Ктовопросовне
задает, тот лжи не слышит.
Я подумал, как невежливо она говорит о себе,-значит,еслиябуду
задавать вопросы, то услышу от нее ложь. Но вежливой она бывалатолькопри
гостях.
Тут Джо еще подлил масла в огонь: широко раскрыврот,онстарательно
изобразил губами слово, которое я истолковал как"блажит".Я,натурально,
показал на миссис Джо и произнес одним придыханием: "Она?" Но Джо ислышать
об этом не хотел и, снова разинув рот,нечеловеческимусилиемвыдавилиз
себя какое-то слово, какое - я так и не понял.
- Миссис Джо, - обратился я с горя к сестре, - объясните, пожалуйста-
мне очень интересно, - откуда это стреляют?
- Господи помилуй! - воскликнула сестра так,словноонапросиладля
меня у господа чего угодно, но только не помилования. - Да с баржи!
- А-а, - протянул я, глядя на Джо. - С баржи!
Джо укоризненно кашлянул, словно хотел сказать: "Я же так и говорил!"
- А что это за баржа? - спросил я.
- Наказание с этим мальчишкой! - вскричаласестра,указываянаменя
рукой, в которой держала иголку, и качая головой. -Ответишьемунаодин
вопрос, так он тебе еще десять задаст. Плавучая тюрьма на старой барже,что
стоит за болотами.
- Интересно, кого сажают в эту тюрьму и за что, - сказал я смужеством
отчаяния, ни к кому особо не адресуясь.
Терпение у миссис Джо лопнуло.
- Вот что, голубчик, - сказала она, быстро вставая, -недлятогоя
воспитала тебя своими руками, чтобы ты из людей душу выматывал. Не велика бы
мне тогда была честь. В тюрьмулюдейсажаютзаубийство,закражу,за
подлоги, за разные хорошие дела, а начинают они всегда стого,чтозадают
дурацкие вопросы. А теперь - марш в постель.
Брать с собой наверх свечу мне не разрешалось. Я ощупьюподнималсяпо
лестнице, в ушах у меня звенело, потому что миссис Джо, в подкрепление своих
слов, наперстком отбивала дробь на моей макушке, и я с ужасом думалотом,
как удобно, что плавучая тюрьма так близко от нас. Было ясно, что мне еене
миновать: я начал с дурацких вопросов, а теперь собираюсьобокрастьмиссис
Джо.
Много раз с того далекогодняязадумывалсянадэтойспособностью
детской души глубоко затаить всебечто-тоизстраха,пустьсовершенно
неразумного. Я смертельно боялся кровожадного приятеля, зарившегосянамое
сердце в печенку; я смертельнобоялсямоегознакомцасцепьюнаноге;
связанный страшной клятвой, я смертельно боялся самого себя и не надеялся на
помощь моей всемогущейсестры,котораянакаждомшагушпыняламеняи
осаживала. Страшно подумать, на какие деламеняможнобылобытолкнуть,
запугав и принудив к молчанию.
В ту ночь, едва я закрывал глаза, мне мерещилось, что быстрымтечением
меня несет прямо к старой барже; вот я проплываю мимовиселицы,ипризрак
пирата кричит мне в трубу, чтобы я выходил на берег, потому чтоменядавно
пора повесить.
Даже если бы мне хотелось спать, я бы боялсяуснуть,помня,
что, чуть рассветет, мне предстоит очистить кладовую. Ночью обэтомнечего
было и думать, - в то времязажечьсвечубылонетак-топросто;искру
высекали огнивом, и я бы нашумел неменьше,чемсампират,еслибыон
загромыхал своими цепями.
Едва только черный бархатный полог за моим оконцемначалбледнеть,я
встал и отправился вниз, и каждая половица и каждая щель в половицекричала
мне вслед: "Держи вора!", "Проснитесь, миссисДжо!".Вкладовой,гдепо
случаю праздника всякой снеди былобольшеобычного,менясильнонапугал
заяц, подвешенный за задние ноги, - мне показалось, что он хитро подмигивает
у меня за спиной. Однако проверить моеподозрениебылонекогда,идолго
выбирать было некогда, у меня не было ниминутылишней.Ястащилкраюху
хлеба, остаток сыра, полбанки фруктовой начинки (завязав все этовносовой
платок вместе с вчерашним ломтем), отлил немного бренди из глиняной бутыли в
склянку, которая была припрятана у менянапредметизготовлениякрепкого
напитка - лакричнойнастойки,абутыльдолилизкувшина,стоявшегов
кухонном буфете, стащил кость почти без мяса и великолепныйкруглыйсвиной
паштет. Я совсем было ушел без паштета, но впоследнююминутуменявзяло
любопытство, что это за миска, накрытаякрышкой,стоитвсамомуглуна
верхней полке, и там оказался паштет, который я и забрал в надежде,чтоон
приготовлен впрок и его не сразу хватятся.
Из кухни была дверь прямо в кузницу; яотперее,отодвинулзасови
среди инструментов Джо нашел подпилок. Потомсновазадвинулвсеболтыи
засовы, открыл входную дверь и, затворив ее за собой, побежалвтуман,на
болота.
ГЛАВА III
Утро было мглистое и очень сырое. Еще вставая, я видел, что по оконному
стеклу бегут струйки, словно бесприютный бесенокпроплакалтамвсюночь,
уткнувшись в окошко вместо носового платка. Теперь было видно, какизморозь
густой паутиной легла на голые ветки изгородей и чахлуютраву,протянулась
от сучка к сучку, от былинки к былинке. Ворота, заборы - все былолипкоот
влаги, а сболотнаползалтакойгустойтуман,чтоприбитыйкстолбу
деревянный палец, указывающий путникамдорогувнашудеревню,-только
путники, видно, не слушались его, потому что к нам никто никогда не заходил,
- возник в воздухе, лишь когда я очутился прямо под ним. И пока я смотрел на
стекающие с него капли, неспокойная совесть шептала мне, что это -призрак,
навеки обрекающий меня плавучей тюрьме.
На болотах туман был еще плотнее, так что казалось, словно неябежал
навстречу предметам, а они выбегали мне навстречу. Помняосвоейвине,я
ощущал это особенно болезненно. Шлюзы, плотины и дамбы выскакивалинаменя
из тумана и явственно кричали: "Держи его!Мальчикукралсвинойпаштет!"
Коровы, столь же внезапно налетаянаменя,говорилиглазамиивыдыхали
вместе с паром: "Попался, воришка!" Черный бык в белом галстуке - измученный
угрызениями совести, я дажеусмотрелвнемсходствоспастором-так
пристально поглядел наменяистакимукоромпомоталголовой,чтоя
обернулся и, всхлипнув, сказал ему: "Я не мог иначе,сэр!Явзялнедля
себя!" Тогда он, нагнув голову,выпустилизноздрейцелоеоблакопара,
брыкнул задними ногами, взмахнул хвостом и исчез.