Я быстро приближался к реке, но, хотяяоченьспешил,ногиуменя
ничуть не согревались; ледяная сырость сковала их, как железосковалоногу
человека, на свиданиескоторымябежал.Дороганабатареюбыламне
известна, - я ходил туда с Джо как-то в воскресенье, и Джо, сидянастарой
пушке, еще сказал мне в тот раз, что когда меня честь честью запишут кнему
в подмастерья, то-то будет расчудесно! И все же, сбившись в тумане с пути, я
забрал слишком далеко вправо, и мне пришлосьвозвращатьсяобратноберегом
реки, по каменистой дорожке вдоль илистой кромки и свай, задерживающихводу
во время прилива. Стараясь не терять ниминуты,яживоперебралсячерез
канаву, проходившую, как я помнил, совсем близко от батареи,итолькочто
влез на противоположный откос, как увидел своего знакомца. Он сиделкомне
спиной, скрестив руки, и покачивался, словно во сне.
Решив устроить ему приятный сюрприз, я тихонько подошел к нему сзадии
тронул его за плечо. Он мигом вскочил, и что же? Это был не тотчеловек,а
совсем другой!
Однако у этого человека тоже была грубая серая одежда ижелезнаяцепь
на ноге, и он хромал, и хрипел, и дрожал от холода, совсем кактот;только
лицо было другое, и на голове - широкополая шляпа с низкой тульей. Все это я
увидел в одномгновение,потомучтовсегомгновениеивиделего:он
выругался и хотел меняударить,нолишьзамахнулсянеуверенным,слабым
движением и сам едва удержался на ногах, а потом побежал прочь, в туман, два
раза споткнулся, и тут я потерял его из виду.
"Это и есть тот приятель!" - подумал я, иуменябольнозакололов
сердце. Вероятно, у меня и печенка бы заболела, если бы я толькознал,где
она находится.
Теперь мне оставалось добежать несколькошаговдобатареи,гдемой
знакомец, поджидая меня, ужековылялвзад-вперед,обхвативсебяруками,
словно не прекращал этого занятия всю ночь. Он, как видно, совсем продрог. Я
бы не удивился, если бы он тут же, не сходя с места, упал и замерз насмерть.
Глаза у него были ужасно голодные: когда он, взяв у меняподпилок,положил
его на траву, я даже подумал, что он, наверно, попытался бы его съесть, если
бы не увидел моего узелка. На этот раз он не стал переворачиватьменявниз
головой, а предоставил мне самому вывернуть карманы и развязать узелок.
- Что в бутылке, мальчик? - спросил он.
- Бренди.
Он уже начал набивать себе ротфруктовойначинкой,-причемпохоже
было, что он не столько ест ее, сколько в страшнойспешкеубираеткуда-то
подальше, - но тут он сделал передышку, чтобы глотнуть из бутылки.Еготак
трясло, что, закусив горлышко бутылки зубами, он едва не отгрыз его.
- У вас, наверно, лихорадка, - сказал я.
- Скорей всего, мальчик.
- Тут очень нездоровое место, очень сырое, - сообщил я ему. - Вы лежали
на земле, а этак ничего не стоит схватить лихорадку. Или ревматизм.
- Ну, я еще успею закусить, пока лихорадка меня несвалила,-сказал
он.
- Бренди.
Он уже начал набивать себе ротфруктовойначинкой,-причемпохоже
было, что он не столько ест ее, сколько в страшнойспешкеубираеткуда-то
подальше, - но тут он сделал передышку, чтобы глотнуть из бутылки.Еготак
трясло, что, закусив горлышко бутылки зубами, он едва не отгрыз его.
- У вас, наверно, лихорадка, - сказал я.
- Скорей всего, мальчик.
- Тут очень нездоровое место, очень сырое, - сообщил я ему. - Вы лежали
на земле, а этак ничего не стоит схватить лихорадку. Или ревматизм.
- Ну, я еще успею закусить, пока лихорадка меня несвалила,-сказал
он. - Знай я, что меня за это вздернут воннатойвиселице,ябыито
закусил. Настолько-то я справлюсь со своей лихорадкой.
Он глодал кость, заглатывал вперемешку мясо, хлеб, сыр и паштет, но все
время зорко всматривался в окружавший нас туман,апороюдажепереставал
жевать, чтобы прислушаться.
Внезапно он вздрогнул - то ли услышал, то ли ему почудилось, как что-то
звякнуло на реке или фыркнула какая-то зверюшка на болоте, - и спросил:
- А ты не обманул меня, чертенок? Никого с собой не привел?
- Нет, нет, сэр!
- И никому не наказывал идти за тобой следом?
- Нет!
- Ладно, - сказал он, - я тебе верю. Никудышным ты был бы щенком, ежели
бы с этих лет тоже стал травитьколодниканесчастного,когдаегоитак
затравили до полусмерти.
Что-то булькнуло у него в горле, какбудтотамбылиспрятанычасы,
которые сейчас начнут бить, ионпровелпоглазамгрязным,разодранным
рукавом.
Мне стало очень жалко его, и, глядя,какон,покончивсостальным,
всерьез принялся за паштет, я набрался храбрости и заметил:
- Я очень рад, что вам нравится.
- Ты что-нибудь сказал?
- Я сказал, я очень рад, что вам нравится паштет.
- Спасибо, мальчик. Паштет хоть куда.
Я часто смотрел,какестнашабольшаядвороваясобака,итеперь
вспомнил ее, глядя на этого человека. Он ел торопливо и жадно - нидатьни
взять собака; глотал слишком быстро ислишкомчасто,ивсеозиралсяпо
сторонам, словно боясь, что кто-нибудь подбежит к нему и отнимет паштет. Мне
думалось, что в таком волнении и спешке он его и не распробует как следует и
что если бы он ел не один, то наверняка стал былязгатьзубаминасвоего
соседа. Все это в точности напоминало нашу собаку.
- А ему вы ничего не оставите? - осведомился я робко, посленекоторого
колебания,потомучтоопасался,какбымоислованепоказалисьему
невежливыми. - Ведь больше я ничего немогувамдостать.-Этоязнал
твердо, и только потому и решился заговорить.
- Ему не оставлю? Кому это?-спросилон,сразупереставхрустеть
корочкой от паштета.