Имяэтоласкалослух, и Мартин упоенно
повторялего:"Руфь!"Тобылталисман,волшебноеслово,
заклинанье. Стоит прошептать его -- и вот уже перед ним мерцает
еелицо,золотымсияньем заливает грязную стену. И не только
стену. Оно уплывает в бесконечность, и душа устремляется за ним
в эти золотые глубины на поиск ее души. Все лучшее, что былов
Мартине,изливалось великолепным потоком. Уже одна мысль о ней
облагораживала и очищала его, делала лучшеирождалажелание
стать лучше. Это было ново. Никогда еще не встречал он женщину,
рядомскоторой стал 6ы лучше. Наоборот, все они будили в нем
животное. Он этого и не подозревал, но как ни жалок был их дар,
многиеотдалиемулучшее,чтовнихбыло.Никогдане
задумываясьосамомсебе,он не догадывался, что есть в нем
что-то, пробуждающее любовь в женских сердцах,--ипотомуих
таккнемувлечет.Женщинычасто его добивались, сам же он
ничуть их не добивался; и никогда бы не подумал, чтоблагодаря
емуиныеженщиныстановились лучше. До сих пор он смотрел на
них с беззаботной снисходительностью, атеперьемуказалось,
женщинывечноцеплялисьза него, тянули вниз своими грязными
руками. Было это несправедливо по отношению к ним и к себе. Но,
впервые задумавшись осамомсебе,онинемогсудитьпо
справедливости,прошлоетеперьвиделосьемупозорным, и он
сгорал от стыда.
Он порывистоподнялсяипопробовалразглядетьсебяв
грязномзеркале над умывальником. Провел по зеркалу полотенцем
и опять стал себя рассматривать, долго, внимательно. Впервыев
жизнионпосмотрелнасебя по-настоящему. Глаза у него были
зоркие, но до этой самой минуты замечали лишь вечноизменчивую
картинумира,вкоторыйонвсматривалсятакжадно,что
всматриваться в себя было уже недосуг. Он увидел голову илицо
молодогодвадцатилетнегопарня,но,непривычныйоценивать
мужскую внешность, не понял, что тут хорошо, ачтоплохо.На
широкий выпуклый лоб падают темный каштановые пряди, волнистые,
дажечуть кудрявятся -- ими восхищалась каждая женщина, каждой
хотелось гладить их ласково, перебирать. Но онлишьскользнул
поэтойгривевзглядом,решив,чтовЕеглазахэтоне
достоинство,затодолго,задумчиворазглядывалвысокий
квадратныйлоб, стараясь проникнуть внутрь, понять, хорошая ли
у него голова. Толковые ли мозги скрываются за этим лбом -- вот
вопрос, который сейчас его донимал. На что они способны? Далеко
ли они его поведут? Приведут ли к Ней?
Интересно, видна лидушавэтихсеро-стальныхглазах,
частосовсемголубых,вдвойнезоркихоттого,что привыкли
всматриваться в соленые дали озаренного солнцем океана.Иеще
интересно,какимиегоглазакажутсяей.Онпопробовал
вообразить, что чувствует она, глядя в его глаза, нофокусне
удался.
Иеще
интересно,какимиегоглазакажутсяей.Онпопробовал
вообразить, что чувствует она, глядя в его глаза, нофокусне
удался.Онвполнемогвлезтьв чужую шкуру,-- но лишь если
знал, чем и как тот человек живет. А чем и как живетона?Она
чудо, загадка, где уж ему угадать хоть одну ее мысль! Ладно, по
крайнеймере,глазау него честные, низости и подлости в них
нет. Коричневое от загaра лицо поразилоего.Емуиневдомек
было,чтоонтакой черный. Он закатал рукав рубашки, сравнил
белую кожу ниже локтя, изнутри, с лицом. Да, все-таки онбелый
человек. Но руки тоже загорелые. Он вывернул руку, другой рукой
перекатилбицепс,посмотрелс той стороны, куда меньше всего
достает солнце. Рука там совсем белая. Подумал,чтобронзовое
лицо,отраженноевзеркале,когда-то было таким же белым, и
засмеялся: ему и в мысль не пришло,чтонемногонайдетсяна
свете бледноликих фей, которые могли похвастаться кожей светлей
иглаже,чемунего,светлей,чемтам, где ее не опалило
яростное солнце.
Рот былбысовсемкакухерувима,еслибынеодна
особенностьего полных чувственных губ: в минуту напряжения он
крепко их сжимает. Порою стиснет в ниточку -- и ротстановится
суровый,непреклонный,даже аскетический. У него губы бойца и
любовника. Того, ктоспособенупиватьсясладостьюжизни,а
можетеюпренебречьивластвоватьнад жизнью. Подбородок и
нижняя челюсть сильные, чуть выдаются вперед с оттенком тойже
воинственности.Силав нем уравновешивает чувственность и как
бы привносит в нее свежесть, заставляялюбитькрасотутолько
здоровуюиотзываться ощущениям чистым. А меж губами сверкают
зубы, которые не ведали забот дантиста иненуждалисьвего
помощи.Белые зубы, крепкие, ровные, решил Мартин, разглядывая
их. И, разглядывая, вдруг забеспокоился.Откуда-тоизглубин
памятивсплылосмутное впечатление: вроде есть на свете люди,
которые каждый день чистят зубы.Люди,чтостояткудавыше
него,людиеекруга. Наверно, и она каждый день чистит зубы.
Что бы она подумала, узнай она,чтоонотродясьнечистил,
зубы?Оннепременнокупит зубную щетку, будет и у него такая
привычка.Завтраженачнет,неоткладывая.Однимитолько
подвигамидо нее не дотянешься. Придется и в обиходе своем все
менять,изубычистить,иошейникносить,хотянадеть
крахмальныйворотничокдлянего -- все равно что отречься от
свободы.
Он все не опускал руку, потирая большим пальцем мозолистую
ладонь и разглядывая ее -- грязь будто въелась всамуюплоть,
никакойщеткойнеотдерешь. А какая ладонь у нее! Вспомнил и
чуть не захлебнулся восторгом. Точно лепесток розы, подумал он;
прохладная и нежная, будто снежинка. Вот уж не представлял, что
женская рука, всего лишь рука, может бытьтакойвосхитительно
нежной...Вообразилось чудо -- как она ласкает, такая рука, он
поймал себя на этой мысли и виновато покраснел.