Толпа, крики, два сцепившихся в схватке тела, его и мексиканца,
перекатываютсяопятьиопять,взрываютпесок,а откуда-то
издали томный звон гитары. Всеэтовсталопередглазами,и
трепетвоспоминанияохватилего -- интересно, как бы все это
получилось у того парня, который нарисовал шхуну там настене.
Белый берег, звезды, огни грузовых пароходов -- вот бы здорово,
ав середке, на песке, темная гурьба зевак вокруг дерущихся. И
чтоб нож как следует виден, блестит всветезвезд.Новсего
этого было не угадать по его скупым словам.
-- Мексиканецчуть не откусил мне нос, -- только и сказал
он в заключение.
-- О-о! -- выдохнула Руфь чуть слышно будто издалека, и на
ее чутком личике выразился ужас.
Тут и его опалило жаром,сквозьзагарнащекахслегка
проступила краска смущения, ему же показалось, будто щеки жжет,
какпередоткрытойтопкойвкочегарке. Видать, не положено
говоритьспорядочнойдевушкойобэдакихподлостях,о
поножовщине.Вкнигахлюди вроде нее про такое не говорят, а
может, ничего такого и не знают.
Оба молчали, разговор, едва начавшись, чуть необорвался.
Потомона сделала еще одну попытку, спросила про шрам на щеке.
И еще не договорила, а онужесообразил,чтоонастарается
говоритьнапонятномемуязыке,иположил,наоборот,
разговаривать на языке, понятном ей.
-- Случай такой взошел, -- сказал он,потрогавщеку.--
Ночью дело было, вдруг заштормило, сорвало гик, потом тали, гик
проволочный,хлещет по чему попало, извивается будто змея. Вся
вахта старается изловить, я кинулся, ну и схлопотал.
-- О-о! -- произнеслаонанасейразтак,будтовсе
поняла,хотя на самом деле это была для нее китайская грамота,
и она представления не имела ни что такое "гик", ничтотакое
"схлопотал".
-- Этотпарень,Свинберн,-- начал он, желая переменить
разговор, как задумал, но коверкая имя.
-- Кто?
-- Свинберн, -- повторил он с той же ошибкой.-- Поэт.
-- Суинберн, -- поправила Руфь.
-- Вот-вот,онсамый,--пробормоталМартин,вновь
залившись краской. -- Он давно умер?
-- Даразвеонумер? Я не слыхала, -- Она посмотрела на
него с любопытством. -- Где ж вы с ним познакомились?
-- В глаза его не видал, -- был ответ. -- Прочитал вот его
стихи из той книжки на столе, перед тем как вамвойти.Авам
его стихи нравятся?
Ионаподхватилаэтутему,заговорилабыстро,
непринужденно. Ему полегчало, онселпоудобнее,толькосжал
ручкикресла,словноономогло взбрыкнуть и сбросить его на
пол. Он сумел направить разговор на то, что ейблизко,иона
говорила и говорила, а он слушал, старался уловить ход ее мысли
идивился,скольковсякойпремудростиуместилосьвэтой
хорошенькой головке, и упивался нежной прелестью еелица.
Ему полегчало, онселпоудобнее,толькосжал
ручкикресла,словноономогло взбрыкнуть и сбросить его на
пол. Он сумел направить разговор на то, что ейблизко,иона
говорила и говорила, а он слушал, старался уловить ход ее мысли
идивился,скольковсякойпремудростиуместилосьвэтой
хорошенькой головке, и упивался нежной прелестью еелица.Что
ж,мысльееонулавливал, только брала досада на незнакомые
слова, онитаклегкослеталисеегуб,инанепонятные
критические замечания и рассуждения, зато все это подхлестывало
его,давалопищууму.Вотонаумственнаяжизнь,вот она
красота, теплая, удивительная,такоеемуинеснилось.Он
совсемзабылся,жаднопожирал ее глазами. Вот оно, ради чего
стоит жить, бороться, победить... эх, да и умереть.Книжкине
врут.Есть на свете такие женщины. И она такая. Он воспарил на
крыльях воображения, иогромныесияющиеполотнараскинулись
передегомысленнымвзором,инанихвозникалисмутные
гигантские образы -- любовь, романтика, героическиедеянияво
имяЖенщины -- во имя вот этой хрупкой женщины, этого золотого
цветка. Исквозьзыбкоетрепещущеевидение,словносквозь
сказочныймираж,онжадногляделнаженщину во плоти, что
сидела перед ним и говорила о литературе, обискусстве.Они
слушалтоже,ногляделжадно,не сознавая, что пожирает ее
глазами, что в его неотступном взгляде пылает само егомужское
естество.Ноона, истая женщина, хоть и совсем мало знающая о
мире мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. Никогдаеще
мужчины не смотрели на нее так, и она смутилась. Она запнулась,
запуталасьвсловах. Нить рассуждений ускользнула от нее. Он,
пугал ее, и, однако, оказалось до странностиприятно,чтона
тебятак смотрят. Воспитание предостерегало ее об опасности, о
дурном,коварном,таинственномсоблазне;инстинктыжеее
победнозвенели,понуждаяперескочитьчерезразделяющий их
кастовый барьер и завоевать этого путника из иного мира,этого
неотесанногопарнясободранными руками и красной полосой на
шее от непривычки носить воротнички, а ведь онявнозапачкан,
запятнангрубой жизнью. Руфь была чиста, и чистота противилась
ему; но притом онабылаженщинаитут-тоначалапостигать
противоречивость женской натуры.
-- Да,таквот...да,очемже я? -- она оборвала на
полуслове и тотчас весело рассмеялась над своей забывчивостью.
-- Выговорили,этому...Суинбернунеудалосьстать
великимпоэтом, потому как... а дальше. не досказали, мисс, --
напомнил он, и вдруг внутри засосало вродекакотголода,а
едваонуслыхал,каконасмеется,поспиневверх и вниз
поползли восхитительные мурашки.Будтосеребро,подумалон,
будтосеребряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг
его перенесло вдалекую-далекуюземлю,подрозовоеоблачко
цветущейвишни,онкурилсигаретуислушалколокольца
островерхой пагоды, зовущиенамолитвуобутыхвсоломенные
сандалии верующих.