Ажурнальные рассказы, похоже, усердно
прославляют всяких мистеров Батлеров,скаредныхохотниковза
долларами,исеренькиелюбовныеинтрижки сереньких людишек.
Может, это оттого, что сами редакторы журналов такие серенькие?
Или они попросту боятся жизни-- и писатели эти, и редакторы,и
читатели?
Ноглавная его беда, что нет у него знакомых редакторов и
писателей. Не знает он ни одного, писателя и даже, никого,кто
хотябыпробовал писать. Нет никого, кто бы с ним потолковал,
хоть что-то объяснил, что-то посоветовал. Емусталоказаться,
чторедакторывовсе и не люди. Похоже, они винтики в какой-то
машине. Вот что это такое-- просто-напросто машина. Он изливает
душу в рассказах, очерках, в стихах ивверяетихэтойсамой
машине.Аккуратноскладываетлисты,вкладываетвбольшой
конвертвместесрукописьюстолько-томарок,заклеивает
конверт,лепитнанего еще марки и опускает в почтовый ящик.
Конверт отправляется в путь, а через какое-товремяпочтальон
приноситемурукопись уже в другом большом конверте, а на нем
те самые марки, которые, он приложил, отсылая ее. Неттам,на
другомконцепути,живогоредактора,алишьхитроумное
устройство из винтиков, которое перекладывает рукопись в другой
конверт и лепит на негомарки.Этовсеравнокакторговые
автоматы: бросишь в щель мелкую
монету,механизмзажужжитивыброситтебеплитку
жевательной резинки или шоколадку. Смотря по тому, в какую щель
опустил монету. Так и с редакторской машиной. Попадешьводну
щель--высылают чек, в другую--листок с отказом. Мартин пока
попадал только во вторую.
Именно листкисотказомдовершаличудовищноесходство
происходящегос действием автомата. Листки эти отпечатаны были
по одному стандарту, и он получил их сотни -- по десятку, ато
ибольше на каждую из ранних рукописей. Если бы в каком-нибудь
из этих отказовбылаодна-единственнаястрочка,закоторой
чувствовалсябы написавший ее живой человек, он бы взбодрился.
Но ни один редактор неподтвердилтакимобразом,чтоони
вправдусуществует.Воти оставался единственный вывод: там,
куда приходят рукописи, живых людейнет,лишьбезостановочно
крутятся хорошо смазанные винтики этой самой машины.
Онбылотличный борец, самоотверженный, упорный, и готов
был бы еще годами питать эту машину; но онистекалкровью,и
исходборьбырешали, не годы, а недели. Каждую неделю счет за
жилье и стол приближал его к гибели, и почти такженеумолимо
истощалиегопочтовыерасходына сорок рукописей. Он уже не
покупалкнигиэкономилнамелочах,пытаясьотсрочить
неизбежныйконец;ноэкономить не умел и на неделю приблизил
этот конец,давмладшейсестре,Мэриан,пятьдолларовна
платье.
Онсражалсявотьме, без совета, без поддержки, вопреки
общему неодобрению.
Онсражалсявотьме, без совета, без поддержки, вопреки
общему неодобрению. Даже Гертруда началапоглядыватьнанего
косо.Сперва,каклюбящаясестра, она была снисходительна к
его, как она считала, дури, но теперь, какзаботливаясестра,
встревожилась.Ейсталоказаться,чтоэтоужене дурь, а
безумие. Мартин видел ее тревогу и страдал куда больше, чемот
неприкрытого сварливого презрения Бернарда Хиггинботема. Мартин
верилвсебя,нониктонеразделял его веры. Даже Руфь не
верила в него. Она хотела, чтобы онвсесвоевремяпосвятил
ученью,и хотя не высказывала прямого неодобрения его попыткам
писать, ноникогдаинеодобрилаих.Мартинниразуне
предложилейпоказать,чтоонпишет.Слишкомбыл чуток и
щепетилен. Притом она напряженно занималась вуниверситете,и
немогон отнимать у нее время. Но, окончив университет, Руфь
сама захотела посмотреть что-нибудь из написанного им. Мартин и
ликовал иробел.Вотинашелсясудья.Ведьонабакалавр
искусств.Онаизучалалитературуподруководствомопытных
преподавателей. Возможно, и редакторы тоже искушенные судьи. Но
она поведет себя иначе. Не вручит она ему стандартный листокс
отказом,нескажет,что,еслиегоработынепечатают,
предпочитаяимдругие,этоещенезначит,чтоонине
заслуживаютвнимания.Онаживой человек, она поговорит с ним
как всегда умно, все схватывая на лету и что всего важнее,-- ей
приоткроется подлинный Мартин Иден. В его работах онаразличит
егосердце и душу и поймет, хотя бы отчасти, каковы его мечты,
и какая ему дана сила.
Мартин подобрал несколько своихотпечатанныхнамашинке
рассказов,посомневалсябыло,потомприбавилк ним "Голоса
моря". Стоял июнь, и к концу дня они на велосипедах покатилик
холмам.Этовторой раз он оказался наедине с ней вне дома, и,
покаониехалисредидушистойтеплыни,овеваемыесвежим
прохладнымдыханиемморскоговетерка,Мартин всем существом
ощущал,какпрекрасен,какхорошоустроенмирикак
замечательно жить на свете и любить. Они оставили велосипеды на
обочинеивзобрались на круглую побуревшую вершину холма, где
опаленныесолнцемтравыдышализрелойсухойсладостьюи
довольством сенокосной поры.
-- Этатрава свое дело сделала,--сказал Мартин, когда они
сели. Руфь--на его пиджак, а он растянулся прямо наземле.Он
вдыхалсладкийдухпорыжелойтравыне только легкими, но и
мыслью, мгновенно перенесясь от частного к общему.--Совершила
то,радичегосуществовала,--продолжилон,с нежностью
поглаживаясухиебылинки.--Унылыезимниеливнитолько
подхлестнулиеестремлениекцели,онавыстоялаяростной
весной, расцвела, приманила насекомых и пчел, рассеяласемена,
мужественно.