Таково было и ее окончательное суждение:рассказ
дилетантский,но Мартину она этого говорить не стала. Когда он
дочитал, только и отметила мелкие огрехи и сказала, что рассказ
ей понравился.
Как же онбылразочарован!Да,конечно,замечанияее
справедливы,но ведь не ради же этих школьных поправок делился
он с ней своей работой. Не о мелочах речь. Этоделонаживное.
Мелочионисправит.Научитсяисправлять.Что-тоогромное,
важное поймал он в жизни и попытался заключить в свойрассказ.
Вотэто огромное, важное, взятое из жизни он и прочел ей, а не
просто фразы, где так или эдак расставлены точки и запятые.Он
хотел,чтобыРуфь вместе с ним почувствовала то огромное, что
стало частью его самого, чтоонвиделсобственнымиглазами,
постаралсяосмыслить,вложил в напечатанные на машинке слова.
Что ж, значит, не удалось,решилонпросебя.Можетбыть,
редакторыиправы. Он почувствовал что-то огромное, важное, а
передатьнесумел.Мартинничемневыдал,дочегоон
разочарован, очень легко соглашался с замечаниями Руфи, так что
онаипредставитьнемогла, насколько несогласен он с ней в
глубине души.
-- А это я назвал "Выпивка",--сказал он, раскрываядругую
рукопись.--Егоотверглиужечетыреили пять журналов, и все
равно, по-моему, он хороший. По правде сказать, не знаю, какк
нему относиться, знаю только, что-то я в нем схватил. Может, вы
сомной и не согласитесь. Рассказ короткий... всего две тысячи
слов.
-- Чудовищно!--воскликнулаРуфь,когдаондочитал.--
Ужас... немыслимый ужас!
СтайнымудовлетворениемзаметилМартин,какона
побледнела, глаза расширены, взгляд напряженный, руки стиснуты.
Он добился своего. Он передал то, что родилось у него вголове
извоображенияичувства.Еезаделозаживое.Не важно,
понравился ей рассказ или нет, но он захватил ее, завладелею,
заставил сидеть, слушать и забыть о мелочах.
-- Этожизнь,--сказалон,--ажизнь не всегда красива. И
может, я странно устроен, а только, по-моему, есть в этомсвоя
красота.Мне кажется, красота вдесятеро прекрасней оттого, что
она -- здесь, где...
-- Но почему несчастная женщина не могла...--вневсякой
связипрервала его Руфь. Не объяснив, что же ее так возмущает,
сама себя перебила: -- О, это унизительно! Это непристойно! Это
грязно!
На миг Мартину показалось, сердцеегопересталобиться.
Грязно!Вот уж не думал. И не хотел этого. Рассказ горел перед
ним огненными буквами, он тщетно искал грязьвэтомогненном
сиянии. И сердце снова стало биться. Нет, он не виновен.
--Нупочемувыневыбраличто-нибудь
попристойнее?--говорилаона.--Мызнаем,вмиресуществует
грязь, но это еще не основание...
Онавсеговорила,сердито,с досадой, но Мартин уже не
слушал.
..
Онавсеговорила,сердито,с досадой, но Мартин уже не
слушал. Он улыбался про себя, глядя в еедевичьелицо,такое
безгрешное,такоепронзительнобезгрешное,что чистота эта,
казалось, проникает и в него, освобождаетотвсякогомусора,
омываеткаким-то лучистым светом, свежим, нежным, бархатистым,
точно сиянье звезд. Мы знаем, в мире существует грязь! Господи,
что уж она об этом знает, и он усмехнулся, точно милой шутке. И
тотчасвспышкавоображениянарисовалаемувнесчетных
подробностяхнеобъятное море житейской грязи, которое он знал,
которое избороздил вдоль и поперек, и он простил Руфи, чтоона
непоняларассказа.Немоглаона понять, и не ее это вина.
Слава богу, что родилась и вырославтакойбезгрешности.Но
он-тознает жизнь, ее непотребство, а не только чистоту, и то,
что есть в ней возвышенного, вопреки отравляющейеемерзости,
и,чертвозьми, он еще скажет об этом свое слово миру. Святые
на небесах чисты и непорочны--как может быть иначе? Тутнеза
чтовосхвалять. Но святые среди мерзости--вот где вечное чудо!
Вот ради чего стоитжить.Видетьнравственноевеличие,что
поднимаетсяизгнуснойклоаки,поднятьсясамомуиеще не
отмытыми от грязи глазами впервые приметитькрасоту,далекую,
едваразличимую;видеть,как из слабости, немощи, порока, из
зверскойжестокостивозникаетсила,иправда,ивысокий
благородный талант...
Тут он поймал слова Руфи:
-- И вся атмосфера так низменна. А ведь столько существует
возвышенного. Возьмите "Памяти Генри Халама".
Ончутьбыло не сказал: "Или "Локсли Холл", и сказал бы,
но тут им опять завладело воображение и он загляделсянанее:
вотпереднимженщина,втораяполовина рода человеческого,
создание, которое развилосьизедваожившейматерии--тысячи
тысяч веков ползло, медленно взбиралось по исполинской лестнице
жизни--ивозниклонавысшейступени, и стало наконец Руфью,
чистой, непорочной, божественной,наделеннойвластьювнушить
емулюбовь,жаждучистоты,стремлениеприблизитьсяк
божественномуначалу,--ему,МартинуИдену,которыйтоже
каким-топоразительнымобразомподнялсяизсерой массы, из
болота, из бессчетных ошибок и неудач нескончаемогосозидания.
Вотона,романтика,ичудо, и торжество. Вот о чем он будет
писать,найтибытольконастоящиеслова.Святыена
небесах--всеголишьсвятые,с них большего не спросишь. А он
человек.
-- Ввасестьсила,--донеслосьдонего,--носила
первобытная.
-- Вроде слона в посудной лавке,--подсказал Мартин, и Руфь
одарила его улыбкой.
-- Вамнеобходимонаучитьсяразборчивости.Необходимо
выработатьвкус,изящество,стиль.