Она спасет этого неотесанного молодого человека,
идущего по неверному пути. Спасет от проклятья, наложенногона
негопрежнимокружением,спасети,отнего самого, ему же
наперекор.Онабылауверенаввысокомблагородствесвоих
побуждений и не подозревала, что источник их -- тайная ревность
и жажда любви.
Стоялачудеснаяпогожаяосень,иониуезжалина
велосипедах за город, к холмам, и то он, тоонавслухчитали
стихи,прекрасныестрокиоблагораживалидушу,рождали
возвышенные мысли. Так она исподволь внушала емунеобходимость
самоотречения,жертвенности,терпенья,трудолюбияи
целеустремленности -- техотвлеченныхдобродетелей,которые,
как она полагала, воплотились в ее отце, и в мистере Батлере, и
вЭндрюКарнеги,каковойизнищегомальчишки-эмигранта
превратился в филантропа, известного всему миру своимищедрыми
пожертвованиями на библиотеки.
Мартин дорожил этими днями, радовался им. Он яснее понимал
теперьходеемыслей,идушаееуженебыладлянего
непостижимым чудом. Теперь он мог рассуждать с нею обо всем как
равный, и расхождения во взглядах никак не умаляли еголюбовь.
Напротив,онлюбилещегорячее,потому что любил ее такой,
какая была она на самом деле, и дажехрупкостьприбавлялаей
прелестивегоглазах.Он знал историю болезненной Элизабет
Баррет, которая многие годыневставаласпостелидотого
самогодня,когда загорелась страстью к Браунингу и сбежала с
ним, выпрямилась, ощутила землю под ногами и увиделанебонад
головой(то,чтосделалБраунинг для Элизабет Баррет, он,
Мартин, сделает для Руфи. Но прежде онадолжнаегополюбить.
Остальноепросто.Ондастейсилуиздоровье.Перед ним
мелькали картины их жизни в будущем: работа, уют,благополучие
вовсем,ивотони вдвоем читают стихи и говорят о них, она
полулежит на полу, на разбросанных подушках и читает ему вслух.
Вот что будет определять их жизнь. И всегда емурисоваласьта
жекартина.Иливслух читает он, обняв ее одной рукой, а она
положила голову ему на плечо. Или онивместераздумываютнад
страницами,полнымикрасоты. К тому же Руфь любила природу, и
щедрое воображение Мартина переносило их чтения в иные места. И
вот они читают в долинеотгороженнойотвсегомиракрутыми
обрывистымискалами, или на лугу, высоко в горах, или же среди
серых песчаных дюн, и у ног пенятся волны, или далеко-далеков
тропикахнакаком-нибудьострове--детищевулкана,где
низвергаются водопады и взлетает облако мельчайших брызг иэта
влажнаязавесаколышетсяитрепещетприкаждомдуновенье
прихотливого ветерка и уносится к океану. Но на переднемплане
всегда они вдвоем, он и Руфь, властелины красоты, они неизменно
читаюти делятся мыслями, всегда на фоне природы, а еще дальше
в глубиневсегдасмутно,вдымке,видятсяработа,успех,
заработанныеимденьги, которые дают независимость от мира.
и
от всех его сокровищ.
-- Я бы посоветовала моей дочурке поостеречься,--сказала
однажды Руфи миссис Морз.
-- Язнаю,очемты.Но это невозможно. Он не... Руфь
покраснела, но виной тому былодевичьесмущение--ведьей
впервые пришлось обсуждать то, что в жизни свято, и обсуждать с
матерью, которую она тоже свято чтила.
-- Не твоего круга,-- докончила за нее мать. Руфь кивнула.
-- Мненехотелосьтакговорить,ноэтоверно.Он
неотесанный, грубый, сильный... чересчур сильный...Егожизнь
не была...
Оназамялась, не могла договорить. Так ново было говорить
на подобные темы с матерью. И опять мать докончила ее мысль.
-- Егожизньбыланебезупречна,вотчтотыхотела
сказать.
Опять Руфь кивнула и опять залилась краской.
-- Да,об этом,-- сказала она.-- Хоть и не по своей вине,
но он слишком часто соприкасался с...
-- С грязью?
-- Да, с грязью. И он меняпугает.Инойразявужас
прихожу,стакойлегкостьюонрассказывает о своих прежних
безрассудствах, будтоэтосовершенныепустяки.Аэтоведь
далеко не пустяк, правда?
Они сидели обнявшись, и, когда Руфь замолчала, миссис Морэ
погладила руку дочери, ждала, что она еще скажет.
-- Ноонмнеужасноинтересен,--продолжала Руфь.-- В
каком-то смысле он мойподопечный.Ипотом,онмойпервый
друг-мужчина...ну,несовсемдруг,вернее, сразу и друг и
подопечный. А подчас, когда онменяпугает,мнекажется,я
завелабульдога,простодляразвлечения,какиные заводят
подружек, но бульдог не игрушка,онтянетвовсю,показывает
зубы, и страшно, вдруг сорвется с поводка.
И опять мать ждала.
-- Я думаю, он меня и занимает, почти как бульдог. И в нем
многохорошего...хотя много и такого, что мне не понравилось
бы, ну, при других отношениях. Вотвидишь,яобовсемэтом
подумала.Онбранится,курит,пьет,ондрался, он сам мне
говорил, и ему это нравится...такисказал.Онсовсемне
такой,какимдолженбыть мужчина... каким я хотела бы видеть
(тут голос ее стал еле слышен)... мужа. Ипотом,ончересчур
сильный.Мойизбранникдолженбытьвысокий,стройный,
темноволосый... изящный, пленительный принц. Нет, мне не грозит
опасностьвлюбитьсявМартинаИдена.Худшейучастияи
представить не могу.
-- Но я не это имела в виду,-- уклончиво возразила мать.--
А о немтыподумала?Видишьли, он такой во всех отношениях
неподходящий, и вдруг он тебя полюбит?
-- Но он... он уже полюбил!-- воскликнула Руфь.
-- Этого следовало ожидать,-- мягко сказала миссис Морз.