Он маялся этими сомнениями всю первуюполовинуобеда,и
оттогобылтишеводы, ниже травы. И не подозревал, что своей
молчаливостьюопровергаетсловаАртура,--тотнакануне
объявил,чтоприведет к обеду дикаря, но им бояться нечего --
дикарь презанятный.ВтотчасМартинИденнипочембыне
поверил,что брат Руфи способен на такое предательство, да еще
после того, как он этого брата вызволилиздовольноскверной
заварушки.Ионсиделза столом в смятении, что он тут не к
месту, и притомзачарованныйвсем,чтопроисходиловокруг.
Впервыевжизни он убедился, что можно есть не только лишь бы
насытиться. Он понятия не имел, что за блюда ему подавали. Пища
как пища. За этим столом он насыщал свою любовь к красоте,еда
здесь оказалась неким эстетическим действом. И интеллектуальным
тоже.Умего был взбудоражен. Здесь он слышал слова, значения
которых не понимал, и другие, которые встречал только в книгах,
-- никто из его окружения, ни один мужчина,ниоднаженщина,
дажепроизнестибыихнесумели.Он слушал, как слова эти
слетают с языка улюбоговэтойудивительнойсемье--ее
семье,--иегопробираладрожьвосторга.Вотоно
необыкновенное, прекрасное, полное благородной силы, про что он
читал в книгах. Он былвтомредком,счастливомсостоянии,
когдавидишь,кактвоимечтыгордовыступают из потаенных
уголков фантазии и становятся явью.
Никогда ещежитьневозносилаеготаквысоко,ион
старалсяоставатьсявтени,слушал,наблюдал,радовался и
сдержанно, односложно отвечал: "Да, мисс" и "Нет, мисс" -- ей и
"Да, мэм" и "Нет, мэм" -- ее матери.Отвечаяеебратьям,он
обуздывалсебя,--поморяцкой привычке с языка готово было
слететь "Да, сэр", "Нет, сэр". Так не годится,этовсеравно
что признать, будто ты их ниже, а если хочешь ее завоевать, это
нипочемнельзя.Да и гордость в нем заговорила. "Право слово,
-- в какую-то минуту сказалонсебе,--ничутьянехуже
ихнего,ну, знают они всего видимо-невидимо, подумаешь, мог бы
и я их кой-чему поучить". Но стоило ей или ее матери обратиться
к нему "мистер Иден", и, позабыв свою воинственную гордость, он
сиял и таял от восторга. Он культурный человек, вот так-то,он
обедает за одним столом с людьми, о каких прежде только читал в
книжках. Он и сам будто герой книжки, разгуливает по печатным
страницам одетых в переплеты томов.
Нопока он сидел там -- вовсе не дикарь, каким описал его
Артур, а кроткая овечка,-- он упрямо думалдагадал,какже
себяповести.Был он отнюдь не кроткая, овечка, и роль второй
скрипки,никогданеподошлабыэтойблагородной,сильной
натуре.Говорилон, лишь когда от него этого ждали, и говорил
примерно так, как шел в столовую:спотыкался,останавливался,
подыскивая в своем многоязычном словаре нужные слова, взвешивая
те,чтоявногодятся,нобоязно--вдругнеправильно их
произнесешь, -- отвергая другие, которых здесь непоймут,или
онипрозвучатужочень грубо и резко.
И непрестанно угнетало
сознание, что из-за этой осмотрительности, мешающейоставаться
самимсобой,онвыглядитолухом.Да еще вольнолюбивый нрав
теснили эти жесткие рамки, как теснилишеюкрахмальныеоковы
воротничка.Притомонбылуверен,чтовсе равно сорвется.
Природаодарилаегомогучимумом,остротоючувств,и
неугомонныйдухегонезналпокоя.Внезапноим овладевал
какой-либозамыселилинастроениеивмукахстремились
выразиться и обрести форму, и, поглощенный ими, он забывал, где
он,исязыкаслетали привычные слова, те самые, из которых
всегда состояла его речь.
И когда за плечом у него опять возник докучливый слугаи,
прервавегораздумья,настойчивочто-топредложил,Мартин
сказал коротко, резко:
-- Пау.
За столом все тотчас выжидательно насторожились,чопорный
лакейзлорадствовал,а Мартин едва не сгорел от стыда. Но тут
же нашелся. И объяснил:
-- Этопо-канакски"хватит",самосорвалось.Пишется:
"П-а-у".
ОнуловиллюбопытствовзадумчивомвзглядеРуфи,
устремленном на его руки, и, войдя во вкус объяснений, сказал:
-- Я только-только сошел на бepeг с одноготихоокеанского
почтового.Он опаздывал, и в портах залива Пюджет мы работали,
грузили как проклятые смешанный фрахт -- вы, верно, незнаете,
каково это. Оттого и шкура содрана.
-- Да нет, я не об этом думала,-- в свою очередь поспешила
объяснить Руфь.-- У вас кисти кажутся не по росту маленькими.
Щекиеговспыхнули.Он решил, она обличила еще один его
изъян.
-- Да,-- с досадой согласился он.--Слабоваты ониуменя.
Руки,плечи--ничего, как видно, силища бычья. А дам кому в
зубы, гладишь, и себе кулак разобью.
И сразу пожалелосказанном.Сталсамсебепротивен.
Распустил язык. Не к месту это, здесь так нельзя.
-- Какойвымолодец,чтопришлинапомощьАртуру,
заступились за незнакомого человека,--тактичноперевелаона
разговор--оназаметила, что он расстроен, хотя и не поняла
почему. А он понял, что она сказала этоподоброте,горячая.
волна благодарности поднялась в нем, и опять он забыл, что надо
выбирать слова.
-- Чепуxa!--сказалон.--Тутбывсякийзапарня
вступился. Эти бандюги перли на рожон, Артур-то к нимнелез.
Онинанегонакинулись,аужя -- на них, накостылял будь
здоров. Тогда и шкуру нарукахободрал,затозубыкой-кому
повышибал. Нипочем не прошел бы мимо. Я как увижу....
Онзамолксоткрытымртом,едва не выдав, какая же он
мерзкая тварь, едва не показав, что попросту недостоин дышать с
нейоднимвоздухом.ИпокаАртур,подхвативрассказ,в
двадцатыйразрасписывал свою встречу с пьяными хулиганами на
пароме и как Мартин Иденкинулсявдракуиспасего,сам
спаситель,нахмуривброви,размышлялотом,какого сейчас
свалял дурака, и отчаянней прежнего бился над задачей,какже
себявестисредиэтихлюдей.