Тогда и шкуру нарукахободрал,затозубыкой-кому
повышибал. Нипочем не прошел бы мимо. Я как увижу....
Онзамолксоткрытымртом,едва не выдав, какая же он
мерзкая тварь, едва не показав, что попросту недостоин дышать с
нейоднимвоздухом.ИпокаАртур,подхвативрассказ,в
двадцатыйразрасписывал свою встречу с пьяными хулиганами на
пароме и как Мартин Иденкинулсявдракуиспасего,сам
спаситель,нахмуривброви,размышлялотом,какого сейчас
свалял дурака, и отчаянней прежнего бился над задачей,какже
себявестисредиэтихлюдей.Нет,унегоявно ничего не
получается. Он не их племени и языка их не знает, так определил
он для себя. Подделываться под них он несумеет.Маскарадне
удастся,даиненонемэто--рядиться в чужие одежды.
Притворство и хитрости не в его натуре. Будь что будет, анадо
оставатьсясамимсобой. Говорить на их языке он еще не умеет,
но ничего, научится. Это он решил твердо. А пока, чем игратьв
молчанку,станетразговариватькакумеет,толькомалость
поприличней, чтоб понимали и не больно возмущались.Аещене
станетон, хотя и молча, делать вид, будто в чем смыслит, если
на самом деле не смыслит. Таконпорешил,и,когдабратья,
заговорив про университетские занятия, несколько раз произнесли
слово "триг", Мартин спросил:
-- А это чего такое "триг"?
-- Тригонометрия,--сказал,Норман.--Высшийраздел
матики.
-- А матика это чего? -- последовал новыйвопрос,ивсе
засмеялись -- на этот раз виной тому был Норман.
-- Математика... арифметика,-- последовал ответ.
Мартинкивнул.Емуприоткрылись беспредельные горизонты
познания. Все, что он видел, становилосьдлянегоосязаемым.
Приредкостнойсиле его воображения даже отвлеченное обретало
ощутимыеформы.Вмозгусовершаласьнекаяалхимия,и
тригонометрия,математика,самаобластьзнаний, которую они
обозначали,обратиласьвкрасочнуюкартину.Мартинувидел
зеленьлиствыи прогалины в лесу -- то в мягком полумраке, то
искрящиесянасолнце.Издалекаочертаниябылисмутны,
затуманенысиреневой дымкой, но за сиреневой этой дымкой ждало
очарование неведомого,прелестьтайного.Онсловнохлебнул
вина.Впереди--приключения, дело и для ума и для рук, мир,
который надо покорить, ивмигизглубинсознаниявырвалась
мысль:покорить,завоеватьдля нее, этой воздушной, бледной,
точно лилия, девушки, что сидит рядом.
Мерцающее видение было разъято на части, рассеяно Артуром,
которыйвесьвечерпыталсязаставитьсвоегодикаря
разговориться.МартинИден помнил о принятом решении. Он стал
наконец самим собой,поначалусознательноирасчетливо,но
вскореувлекся -- и радостно творил, воссоздавал перед глазами
слушателей ту жизнь, какую знал, какою жил сам.
Он стал
наконец самим собой,поначалусознательноирасчетливо,но
вскореувлекся -- и радостно творил, воссоздавал перед глазами
слушателей ту жизнь, какую знал, какою жил сам. Вотонматрос
наконтрабандистской шхуне "Алкиона", перехваченной таможенным
катером.Онсмотрелтогдавовсеглазаитеперьможет
рассказать,чтовидел.Ион,рисуетпередслушателями
беспокойное море, ксуда,иморяков.Онпередаетимсвою
зоркость, и все, что видел он, они увидели наконец его глазами.
Какистинныйхудожник,отбирает он самое нужное из множества
подробностей и набрасывает картины жизни, пламенеющие светоми
яркимикрасками,инаполняетихдвижением,захватывая
слушателейпотокомбуйногокрасноречия,вдохновения,силы.
Минутамиихотпугивала беспощадная обнаженность его рассказа,
грубоватая речь, но жестокостьтотчассменяласькрасотой,а
трагедиясмягчаласьюмором,ипереднимиоткрывались
прихотливые повороты и причуды моряцкой натуры.
Он рассказывал, а Руфь не сводила с него изумленныхглаз.
Егожарразогревалее.Неужели до сих пор она всегда жила в
холоде, думалось ей. Хотелосьприслонитьсякэтомугорящему
яркимпламенемнеистовомучеловеку,в ком, точно в вулкане,
бурлили силы, энергия,здоровье.Тактянулоприслонитьсяк
нему,чтоона с трудом подавила в себе это желание. Но было в
ней и другое желание -- отшатнуться. Внушали отвращениеиэти
исполосованныешрамами,потемневшиеоттяжелой работы руки,
будто внихвъеласьсамагрязьжизни,икраснаяполоса,
натертаяворотничком,имогучиебицепсы.Егогрубость
отпугивала. Каждое грубое слово оскорбляло слух, а грубость его
жизни оскорбляла душу. И все равно опять и опять к нему тянуло,
и наконец подумалось: наверно, есть в нем какая-тозлаясила,
иначеоткуда у него эта власть над ней. Все, во что она твердо
верила, вдруг стало зыбким. Егонеобыкновенныеприключенияи
постоянныйрисксокрушалиусловности. Он так легко встречает
опасности,такбеззаботносмеетсявлицоневзгодам,что
кажется,жизньвовсенетребуетсерьезныхусилийи
сдержанности,она--игрушка,которойможнозабавляться,
вертеть на все лады, беспечно порадоваться ей, а потом беспечно
отбросить."Такиграйже!--кричалочто-товРуфи.--
Прислонись к нему, раз хочется, обхвати обеими руками его шею!"
Возмутительная, безрассудная мысль, но напрасно Руфь напоминала
себе, что сама она воплощение чистотыикультурыиобладает
всем,чегоунегонет.Онаогляделасьи увидела, что все
остальные смотрели на него точно зачарованные; Руфь пришла бы в
отчаяние, не заметь она в глазахматериужаса,смешанногос
восхищением,новсе-таки ужаса.