Этот человек явился из тьмы и
несет в себе зло. Мать понимает это, и значит,этоправда.И
она доверится суждению матери, как доверялась всегда и во всем.
Его огонь уже не грел, и страх перед ним не пронизывал душу.
Позднее,зафортепьяно,онаиграла для него, наперекор
ему, играла с вывозом, смутно желая подчеркнуть, какнеодолима
разделяющаяихпропасть.Она обрушила на него музыку, словно
беспощадные удары дубиной по голове, имузыкаошеломилаего,
подавила,ноиподхлестнула.Онсмотрелнадевушкус
благоговением. Как иона,ощущал,чтопропастьмеждуними
ширится,но еще того быстрее в нем росло стремление преодолеть
эту пропасть. Однако слишком чуткий,слишкомвпечатлительный,
немог он просидеть весь вечер, уставившись в эту пропасть, да
еще когдазвучитмузыка.Онбылнеобычайновосприимчивк
музыке.Словноалкоголь, она воспламеняла его чувства, словно
наркотик -- подхлестывала воображение и возносила над облаками.
Она изгоняла низменную прозу жизни,затопляладушукрасотой,
возвышала,унеговырасталикрылья.Той музыки, что играла
Руфь, он не понимал. Совсем по-другому барабанили
по клавишам в дансингах и ревела медь духовых оркестров, а
ничего, иного он не слыхал. Но вкнигахчто-топопадалосьо
такойвотмузыке,иигруРуфион принимал больше на веру,
поначалу терпеливо ожидаяпевучеймелодии,ясного,простого
ритма,озадаченныйтем, что ритмы, постоянно менялись. Вот он
как будто уловил мелодию, расправил крылья воображения,аона
тут же тонет в сумбуре враждующих звуков, которые ничего ему не
говорятивозвращаютназемлюегоутратившеелегкость
воображение.
В какую-то минуту емуподумалось,ужнехочетлиона
оттолкнутьегоэтой музыкой. Он ощутил ее неприязнь и пытался
разгадать, что же твердят ее пальцы, летая поклавишам.Потом
отмахнулсяотэтоймысли,недостойной,невозможной,и уже
свободней отдался музыке. В нем пробуждаласьпрежняячудесная
окрыленность.Телосталоневесомым, и весь он -- дух, уже не
прикованный к земле; и в нем и вокруг разливалось ослепительное
сияние; а потом все окружающее исчезло, егоподхватилоион,
качаясь,взмылнадмиром,над бесконечно дорогим ему миром.
Передглазамитеснилисьнесчетныеяркиекартины,вних
смешалосьзнакомоеи незнакомое. Он входил в неведомые гавани
омытых солнцем земель, бродил по базарам меж дикарей, каких еще
никто никогда не встречал. Он вдыхал ароматыпряныхостровов,
какбывалотеплымибезветренныминочами в море или длинными
тропическимиднями,онлавировалвполосеюго-восточных
пассатовсредиувенчанныхпальмамикоралловыхостровков,
утопающих в бирюзовом море позадиивсплывающихвбирюзовом
моревпереди.Картиныэтивозникали и исчезали, быстрые как
мысль.
Картиныэтивозникали и исчезали, быстрые как
мысль. Вот верхом на необузданном скакуне он летит посказочно
расцвеченнымпустыннымпросторамАризоны;ачерезмиг уже
глядит сквозь мерцающий жарвниз,вДолинуСмерти,вгроб
повапленный,илиплыветнавеслахпо стынущему океану, где
высятся и сверкают под солнцемгромадыледяныхостровов.Он
лежитнакоралловоматолле,где кокосовые пальмы подступают
вплотнуюкворкующемуприбою.Голубоватымпламенемгорят
останкидавным-давнопотерпевшегокрушениекорабля,ив
отсветах женщины танцуют хулу, и раздаются варварскиелюбовные
кликипевцов,поющихподзвонукулелеигрохот тамтамов.
Чувственная тропическаяночь.Вдалеке,средизвездтемнеет
кратеркакого-товулкана.Надголовой плывет бледный лунный
серп, и низко в небе горит Южный Крест. Мартин был точноарфа:
все,чтоонвжизниузнали что стало его сознанием, было
струнами, а нахлынувшая на негомузыка--ветром,бьющимв
струны,иструныотзывалисьвоспоминаниями и грезами. Он не
просто чувствовал. Ощущения облекались в форму, цвет, сияние, а
воображение,разыгрываясь,дерзковоплощалоихвнечто
возвышенное,волшебное. Прошлое, настоящее, будущее смешались;
и Мартина несло, покачивая, по необъятному тепломумиручерез
доблестные приключения и благородные дела, к Ней и с Ней, да, с
Ней,и он завоевывал ее, и, обхватив одной рукой, влек в полет
через королевство своей души.
И Руфь, глянув через плечо, увидела отблески этого наего
лице. Лицо преобразилось, огромные глаза сияли на нем, и сквозь
завесузвуковсозерцалитрепетныйпульсжизни, исполинские
видения; созданные самимегодухом.Онапоразилась.Грубый
нескладныйневежа исчез. Плохо сшитое платье, руки в ссадинах,
обожженное солнцем лицо остались, но казалисьтеперьтюремной
решеткой,из-закоторойглядитвеликаядуша,безмолвная,
бессловесная, оттого что не умеетвыразитьсявслух.Тобыло
мимолетноеозарение,в следующий миг Руфь опять увидела перед
собойнеотесанногопарняипосмеяласьнадприхотьюсвоей
фантазии.Но что-то от этого мимолетного впечатления осталось.
ИкогдаМартинупришлапорауходитьионсталнеуклюже
прощаться,она дала ему почитать том Суинберна и еще Браунинга
-- слушаякурсанглийскойлитературы,оназанималась
Браунингом. Он благодарил, краснея и запинаясь, и таким казался
мальчишкой,чтоволнажалостиподняласьвней,жалости
неодолимой,поистинематеринской.Онауженепомнилани
неотесанногопарня,ниплененнуюдушу,и мужчину, под чьим
по-мужски жадным взглядом ей сталосладкоистрашно.Сейчас
передней был просто мальчишка. Шершавой, заскорузлой рукой он
жал ей руку и говорил запинаясь:
-- Самый замечательный день в жизни.