Дикслышал ее голос, ибо просыпалась она спесней, точно птичка.Она
пела,иее звонкие трели вырывались тоиз одного,тоиз другого окнаи
звучали повсему еедлинному флигелю. Он услышалзатемее голос в садике
посреди двора, ноона вдруг прекратила пение, чтобы побранить своегощенка
колли",соблазнившегосямелькавшимивбассейнефонтанаяпонскими
оранжевокрасными веерохвостками с пестрыми плавниками.
Форрест обрадовался пробуждению жены;этоудовольствиебыло для него
всегда новым, и хотя он сам вставал много раньше. Большой дом казался ему не
совсем проснувшимся, пока через двор не доносилась утренняя песнь Паолы.
Но, испытав радость от ее пробуждения.Дик, как обычно, тут же забыл о
жене, -- его поглотили дела. Он снова погрузился в цифровые данные о вспышке
свиной холеры в Айове, и Паола исчезла из его сознания.
-- С добрымутром,веселый Дик! -- приветствовал егочерез некоторое
время всегда сладостный для его слуха голос,иПаолавпорхнулак немув
легком утреннем кимоно, стройная и живая, обвила его шеюрукой и уселась на
услужливо подставленное им колено.Форрест прижал ее к себе, показывая, что
весьма дорожит ее присутствием и близостью, хотяего взгляд еще с полминуты
неотрывался от выводов, сделанныхпрофессором Кенили относительносвиной
холеры и опытов, произведенных наферме СаймонаДжонса вВашингтоне, штат
Айова.
-- Вот вы как! -- возмутиласьона.--Вам слишкомвезет, сударь! Вы
пресытилисьсчастьем! К вам пришла ваша жена, ваш мальчик, ваша"маленькая
гордая луна", а выей даже не сказали: "С добрымутром, милый мальчик, был
ли ваш сон тих и сладок?"
Дик оторвался от цифр,приведенных профессором Кенили, крепко прижал к
себежену,поцеловалее,ноуказательнымпальцемправойрукиупорно
придерживал нужное место в брошюре.
Однако после ее слов он уже не спросил, как хотел раньше, хорошо ли она
спала после того, как оставила свойчепчиквозле его постели. Он захлопнул
брошюру,продолжаяпридерживать пальцем страницу, иобеимирукамиобнял
Паолу.
-- О! О! Послушай! -- закричала она вдруг. -- Слышишь?
В открытые окна доносились певучие зовы перепелов.
Затрепетав, она прижалась к нему, -- ее радовали эти мелодичные звуки.
-- Начинается токование, -- сказал он.
-- Значит, весна! -- воскликнула Паола.
-- И знак, что будет хорошая погода.
-- И любовь!
-- Да, и птицы будут вить гнезда, нести яйца, -- засмеялся Дик.
--Никогдаятак нечувствовал плодородиемира,каксегодня,--
продолжалон. -- Леди Айлтон принеслаодиннадцатьпоросят. Ангорскихкоз
тожесегодняпригнали с гор, им поракотиться. Ты бывиделаих! И дикие
канарейки богзнаетскольковремени обсуждают во дворе свои брачные дела:
можноподумать,чтокакой-нибудьпоклонниксвободнойлюбвипытается
разрушитьихмирноеединобрачие,проповедуявсякиемодныетеории.
-- Леди Айлтон принеслаодиннадцатьпоросят. Ангорскихкоз
тожесегодняпригнали с гор, им поракотиться. Ты бывиделаих! И дикие
канарейки богзнаетскольковремени обсуждают во дворе свои брачные дела:
можноподумать,чтокакой-нибудьпоклонниксвободнойлюбвипытается
разрушитьихмирноеединобрачие,проповедуявсякиемодныетеории.
Удивительно,какэтоих диспуты немешали тебеспать.Вотониначали
снова... Что они -- выражают сочувствие или бунтуют?
Опятьпослышалосьтрепетное,тонкоещебетаниеканареек,но
взволнованное и переходящеев пронзительный писк. Паолаи Дик слушали их с
восхищением,как вдругвэтотхоркрошечныхзолотистыхлюбовников,с
внезапностью судьбы,мгновеннозаглушивегои поглотив,ворвался другой
звук, неменеедикий, певучийи страстный, нопотрясающий своей мощьюи
широтой.
Мужчинаи женщина тотчасустремилижадныевзорычерез застекленные
двери на дорожку, обсаженную сиренью, и, затаив дыхание, ждали, когда на ней
появитсяогромныйжеребец, -- ибо это он трубил свой любовныйпризыв. Все
еще невидимый, он затрубил вторично, и Дик сказал:
-- Я спою тебе песню, моя гордая луна. Не я сложил ее. Это песнь нашего
Горца. Это он ее трубит. Слышишь, опять! И вот что он поет: "Внемлите мне! Я
-- Эрос. Япопираю холмы, моимголосом полныширокиедолины. Кобылицы на
мирныхпастбищах слышатменя и вздрагивают, ибо они знают мой голос. Травы
становятся все пышнее и выше, земля жирна, и деревья полны соков. Это весна.
Весна -- моя. Я царьвмоем царстве весны. Кобылицы помнят мой голос, ведь
он жил до них в крови ихматерей. Внемлите мне! Я -- Эрос. Я попираю холмы;
и, словно герольды, долины разносят мое ржание, возвещая мой приход".
Паолатеснее прижалась к мужу, ион крепчеобнял ее;онакоснулась
губами его лба. Оба смотрели на дорогу, на которой вдруг, как величественное
и прекрасное видение, появился Горец. Сидевший на его спинечеловек казался
до смешногомаленьким; глазаГорца,подернутые, какобычно упородистых
жеребцов, синеватым блеском, горели страстью;он то опускал голову и, роняя
пену,терсявздрагивавшимиотволнениягубами ошелковистые колени, то
закидывал ее и, сотрясая воздух, бросал в небо свой властный призыв.
И, почти как эхо, издалека донеслось в ответ певучее, нежное ржание.
-- Это Принцесса, -- прошептала Паола.
Снова Горец протрубил свой призыв, и Дик, вторя ему, запел:
-- "Внемлите мне! Я -- Эрос! Я попираю холмы..."
ИвдругПаола,сжатая кольцомеголасковыхрук,ощутилавспышку
ревности к великолепному животному, которым он так любовался. Но вспышка тут
же погасла, и, чувствуя себя виноватой, она весело воскликнула:
-- А теперь. Багряное Облако, спой про желудь!
Дик, уже снова увлеченный брошюрой, рассеянно посмотрел на Паолу, затем
опомнился и с тем же веселым азартом запел:
Желуди падают с неба!
Я сажаю маленький желудь в долине!
Я сажаю большой желудь в долине!
Я расту, я -- желудь темного дуба, я расту, расту!
Покаонпел, Паола сидела,крепкоприжавшись кнему,но, когда он
кончил, почувствоваланетерпеливоедвижениеегоруки, все ещедержавшей
брошюру о свиньях, изаметилабыстрыйвзгляд,невольноскользнувшийпо
циферблатучасовна письменномстоле: они показывали11.