Лет двадцать пять тому назад мы с моим братом создали акционерное общество, чтобы собрать начальный капитал для постройки шахты, так что на самом деле шахта принадлежит сотням акционеров.
- А я и не думал, что ваша шахта такая старая, - сказал я. Ван Хурен перевел взгляд на меня и объяснил:
- Та часть, которую вы видели утром, - это самые новые участки и самые глубокие. Есть и другие, на более высоких уровнях. За эти годы мы успели выбрать все части жилы, залегающие на меньшей глубине.
- А много еще осталось?
Ван Хурен улыбнулся с видом человека, уверенного в том, что лишняя тысяча у него всегда найдется.
- Джонатану на его век хватит.
Что до Ивена, он счел вопросы технологии и экономики менее занимательными, чем цель. Пентлоу взмахнул руками, привлекая к себе всеобщее внимание, и вопросил со своей обычной горячностью:
- Но зачем все это? Зачем это золото? Вот о чем следовало бы спросить! В чем смысл, а? Все прилагают столько усилий, чтобы его добыть, платят за него такие деньги - а ведь оно совершенно бесполезно!
- Как луноходы, - пробормотал я.
Ивен уничтожающе уставился на меня.
- Его выкапывают из-под земли здесь и снова закапывают под землю в Форт-Ноксе*, вот и все! Разве вы не видите, что это все искусственное? Почему благосостояние всего мира основано на желтом металле, который ни для чего не пригоден?
* Место, где хранится золотой запас США.
- Ну как же, а для зубов? - небрежно заметил я.
- И для радиоконтактов! - добавил Родерик, присоединившись к игре.
Ван Хурен следил за всем этим, словно это была на редкость удачная шутка. Я, однако, прекратил поддразнивать Ивена: побывав в шахте, я почти готов был согласиться с ним.
В тот же вечер я летел обратно в Йоханнесбург на той же самой «Дакоте». Я сидел рядом с Родериком, чувствуя себя несколько усталым. День был довольно жаркий, а мы провели его, осматривая наземные сооружения шахты, глядя, как золото разливают из тиглей в формы, глядя (и слушая!), как дробят руду. Потом еще посетили шахтерское общежитие. Все это отнюдь не пошло на пользу моей разбитой голове. Раз пять я едва не грохнулся в обморок, но не стал поднимать шума, памятуя о том, что пишущая машинка Родерика не дремлет.
Больше всего мне понравилось в общежитии. На кухне готовили обед для очередной смены, которая должна была вот-вот подняться на поверхность, и мы попробовали шахтерскую еду. Там были большие котлы отменного густого бульона, незнакомые мне овощи - у меня не хватило сил спросить, как они называются, - большие ломти рассыпчатого белого хлеба и что-то вроде пирожных, только без крема.
Оттуда мы перешли в соседний бар. Первые шахтеры, вернувшиеся с работы, деловито пили из двухлитровых пластиковых бутылок нечто, на вид похожее на какао с молоком.
- Это местное пиво банту, - сказал нам наш новый проводник, очень любезный, полная противоположность Лозенвольдту.
Мы попробовали. У него был очень приятный вкус, но пивом оно и не пахло.
- А градусы в нем есть, дорогуша? - спросил Конрад.
«Дорогуша» ответил, что есть, но немного. Видимо, оно и к лучшему: один из шахтеров опорожнил свою бутыль единым духом.
Наш провожатый махнул рукой одному из рабочих, сидевшему за столиком со своими товарищами. Тот встал и подошел к нам. Он был высокий, уже немолодой и улыбнулся нам широкой дружелюбной улыбкой.
- Это Пиано Ньембези, - сказал проводник. - Тот самый проверяющий, который утверждал, что кого-то забыли в шахте.
- Так это были вы? - с интересом спросил я.
- Yebo, - ответил он. Потом я узнал, что это значит «да» по-зулусски. Я еще спросил, как будет «нет». «Нет» состояло из щелчка, какого-то гортанного звука и протяжного «а». Европейцу сразу и не выговорить.
- Ну что ж, Пиано, спасибо вам большое, - сказал я. Протянул ему руку, и он ее пожал. Его товарищи заулыбались, наш проводник с шумом втянул в себя воздух, Родерик покачал головой, а Ивен, Конрад и Данило не отреагировали никак.
В глубине бара кто-то зашуршал бумагой, и один из рабочих принес захватанный номер журнала, посвященного кино, с моей фотографией на обложке.
- Это вещь Пиано! - сказал он и сунул журнал мне в руки. Пиано немного смутился. Я мысленно поморщился, но взял журнал и написал наискосок под своей фотографией: «Я обязан жизнью Пиано Ньембези». И подписался.
- Он сохранит это навсегда! - объявил проводник.
«Максимум до завтра», - подумал я.
Мы легли на новый курс, и заходящее солнце ударило мне прямо в глаза. Я осторожно приподнял голову с подголовника, чтобы отвернуться. Рана на голове была, может, и неглубока, но болела здорово.
Это легкое движение, видимо, пробудило какие-то уснувшие нервные клетки, потому что я внезапно припомнил, что в забое я был не один.
Нуда, я повернулся, чтобы вылезти вперед ногами, и остановился, чтобы впустить кого-то еще. Я вспомнил даже, что лица его я не разглядел. Так что, кто это был, я не знал.
Но если он был рядом, когда я ударился головой, какого же черта он мне не помог?
Я так плохо соображал, что мне понадобилась целая минута, чтобы прийти к очевидному выводу: не помог он мне потому, что сам же меня и ударил.
Я резко открыл глаза. Родерик смотрел на меня. Я открыл было рот, чтобы сказать ему… и снова закрыл. Нет уж, «Ранд дейли стар» об этом знать совершенно необязательно.
ГЛАВА 11
Ночью надо спать. Но большую часть этой ночи я потратил на то, чтобы привыкнуть к мысли, что кто-то, возможно, действительно пытался меня убить.
Кто это был - я не знал. Зачем - даже не догадывался. И вообще, может, тот человек в забое просто снова ушел, а я об этом забыл?
Но даже если бы я был уверен на все сто - что же мне теперь делать?
Позвонить ван Хурену? Начать расследование? Но ведь в шахте было столько людей, и одеты все одинаково, в этой полутьме не сразу и различишь… Расследование ничего не даст, только вызовет новые толки и сомнения. А уж без аршинных заголовков «Линкольн подозревает, что его хотели убить!» я как-нибудь обойдусь.
Второй раз за неделю. «На волосок от смерти», как выразился Конрад.
Глупо. Просто глупо. Это только в кино моим героям вечно кто-то угрожал, на них вечно нападали, и каждый раз они спасались чудом.
Ну хорошо, предположим, я не стану ничего предпринимать. И что тогда? Если кто-то действительно хочет меня убить, ничто не помешает ему сделать еще одну попытку. Мне придется быть настороже круглые сутки. И как предусмотреть любые непредвиденные случайности вроде микрофонов под током и камней в шахте?
Если - а я не был полностью уверен, - если оба эти происшествия действительно были покушениями, оба они спланированы так, чтобы выглядеть несчастными случаями. Так что вряд ли имеет смысл принимать меры предосторожности против таких вещей, как яд, пуля или нож в спину в темном переулке. В следующий раз в моей машине откажут тормоза, или в ботинок попадет скорпион, или подо мной балкон обвалится…
Я долго обходил стороной вопрос о том, кто это сделал. Это должен был быть кто-то из тех, кто спускался со мной в шахту.
Какой-нибудь шахтер, которому мои фильмы не понравились настолько, что он решил застраховаться от появления новых? Ну, для этого необязательно меня убивать - достаточно, как говорится, проголосовать ногами.
Какой-то соперник, одержимый завистью к моему актерскому мастерству? Единственный актер, который открыто заявлял о том, что он меня ненавидит, - это Дрикс Годдарт. Но он никак не мог очутиться в Велкоме, в четырех тысячах футов под землей.