Образование у нас обязательное и для белых, и для цветных, и зарплата на фабриках одинаковая для тех и для других. И, кстати, добились этого именно белые профсоюзы! - добавила она.
Теперь, когда Мелани забыла о своей роли секс-бомбы, она нравилась мне куда больше. Темные глаза разгорелись, в них не осталось и следа томной лени. К тому же приятно видеть человека, который так искренне защищает свою страну.
- Объясните-ка поподробнее, - попросил я.
- Ну… - Она на миг смутилась, но тут же снова исполнилась энтузиазма, словно лошадь, которая обрела второе дыхание. - У черных есть все то же самое, что и у белых. Все, чего они хотят. Правда, большие дома есть только у немногих, но это потому, что большинство черных их не любят: им нравится жить на вольном воздухе, а под крышей они только спят. Они владеют своими предприятиями, у них есть машины, отпуска, больницы, гостиницы, кинотеатры и все такое.
«Вот только у белых в целом больше денег и, несомненно, больше свободы действий», - подумал я. Я открыл было рот, чтобы сделать невинное замечание по поводу множества дверей с надписями: «Для цветных» и «Только для белых», но Мелани меня опередила. Родерику это не понравилось. Он нахмурился, но Мелани слишком разгорячилась, чтобы это заметить.
- Я знаю, что вы скажете! - заявила она. - Вы будете рассуждать о несправедливости. Англичане всегда об этом говорят. Да, конечно, некоторая несправедливость существует. Как и в любой стране, включая вашу. Об этом пишут в газетах. Потому что то, что справедливо, не годится для сенсации. Люди нарочно приезжают сюда выискивать несправедливость - и находят, конечно. А про хорошее они не говорят! Они попросту закрывают глаза и делают вид, что ничего хорошего тут нет.
Я задумчиво смотрел на Мелани. Да, в ее словах была правда…
- Каждый раз, когда такая страна, как Англия, обрушивается на наш образ жизни, она причиняет больше вреда, чем пользы. Здешние люди ожесточаются прямо на глазах. Это так глупо! Это замедляет продвижение к сотрудничеству между расами - а ведь наша страна постепенно идет к этому._ Старый, грубый тип апартеида потихоньку вымирает, знаете ли. Лет через пять-десять его уже никто не будет принимать всерьез, кроме самых отъявленных экстремистов с обеих сторон. Они и сейчас кричат и топают ногами, а иностранные журналисты их слушают - они всегда предпочитают слушать всяких психов. И не видят - или не хотят видеть - медленных, но верных перемен к лучшему.
Интересно, что бы она думала на этот счет, если бы сама была чернокожей? Может, что-то и меняется к лучшему, но полного равенства все равно не существует. Да, черные могут быть учителями, врачами, адвокатами, священниками. А вот жокеями - не могут. Несправедливо это…
Родерик, тщетно выжидавший, когда же я наконец попадусь в ловушку, вынужден был снова задать прямой вопрос:
- А что думаете вы, Линк?
Я улыбнулся ему.
- Люди моей профессии, - сказал я, - не подвергают дискриминации ни черных, ни евреев, ни женщин, ни католиков, ни протестантов, ни чудищ морских - никого, кроме тех, кто не имеет счастья быть членом «Эквити»*.
* Английский профсоюз актеров.
Мелани не знала, что такое «Эквити», но зато по поводу евреев ей было что сказать.
- Кстати, в чем бы ни обвиняли белых африканцев, - заметила она, - мы по крайней мере не посылали шесть миллионов черных в газовые камеры!
«Это все равно что сказать: «Да, у меня корь, но зато я никогда не болел ветрянкой, - ехидно подумал я. - Хрен редьки не слаще!»
Родерик отчаялся выудить у меня какое-нибудь сенсационное политическое заявление и попытался заставить Мелани вернуться к роли знойной соблазнительницы. Ее собственные инстинкты, вероятно, подсказывали ей, что дело пойдет лучше, если она временно откажется от мысли о сексе, поскольку, когда она наконец послушалась Родерика, все ее поведение выражало сомнение.
Ее собственные инстинкты, вероятно, подсказывали ей, что дело пойдет лучше, если она временно откажется от мысли о сексе, поскольку, когда она наконец послушалась Родерика, все ее поведение выражало сомнение. Однако им обоим, видимо, было очень важно добиться успеха, и потому Мелани не обратила внимания на мое равнодушие. Она улыбнулась покорной женственной улыбкой, как бы отвергая все, что только что говорила, и застенчиво опустила густые черные ресницы.
Катя и Родерик обменялись взглядами, бросающимися в глаза, как маяк темной ночью, и Катя сказала, что пойдет варить кофе. Родерик вызвался ей помочь. А почему бы Мелани и Линку не перейти на диван - там куда уютнее, чем за столом!
Мелани робко улыбнулась. Я восхитился ее актерскому мастерству: в душе-то она была не более робкой, чем армейский старшина. Она красиво раскинулась на диване, так чтобы зеленая ткань подчеркивала безупречную грудь, мягко вздымающуюся и опадающую при дыхании. Она обратила внимание, куда я смотрю, и улыбнулась с кошачьим самодовольством.
«Рановато, дражайшая Мелани. Рановато», - подумал я.
Родерик принес поднос с кофейными чашками. Катя вышла на балкон. Вернувшись, она покачала головой. Родерик разлил кофе, и Катя раздала чашки. Ее улыбка была полна какого-то скрытого напряжения, которого за ужином я не приметил.
Я посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого.
- Боюсь, мне скоро пора уходить, - объявил я. - Завтра вставать рано.
- Да что вы, Линк, посидите еще! - поспешно сказала Катя, а Родерик сунул мне пузатый стакан с таким количеством бренди, которого хватило бы, чтобы потопить крейсер. Я сделал вид, что пью, а сам подумал, что если я выпью все, что он мне налил, то буду уже не в состоянии вести машину.
Мелани сбросила свои золотые туфельки и пошевелила пальцами на ногах. Она была без чулок. Ногти накрашены розовым лаком. Шевельнув босой ножкой, она дала мне понять, что под зеленой юбкой ничего нет.
Кофе не уступал ужину. Еду Катя явно готовила лучше, чем заговоры. Минут через двадцать она снова вышла на балкон и на этот раз, вернувшись, кивнула.
Я задумчиво обвел глазами всю троицу. Молодящийся Родерик. Катя, легкомысленная желтоперая пташка. Мелани, искусно применяющая свои чары. Они готовили мне какую-то ловушку. Весь вопрос в том, какую именно.
Без двадцати одиннадцать я допил свой кофе, встал и сказал:
- Ну, теперь мне действительно пора.
На этот раз никто возражать не стал. Все трое поднялись на ноги.
- Спасибо за приятный вечер, - сказал я.
Они улыбнулись.
- Ужин был превосходный, - сказал я Кате.
Она улыбнулась.
- Выпивка у вас чудесная, - сказал я Родерику.
Он улыбнулся.
- И компания приятная, - сказал я Мелани.
Она улыбнулась.
И ни одна из этих улыбок не была искренней. Взгляд у всех троих был настороженный, выжидающий. Во рту у меня пересохло, несмотря на то, что жидкости я выпил изрядно.
Мы вышли в переднюю - собственно, продолжение гостиной.
- Мне вообще-то тоже пора, - сказала Мелани. - Родерик, ты мне не вызовешь такси?
- Да, конечно, моя прелесть! - ответил он, а потом добавил, будто эта мысль только что пришла ему в голову: - Хотя ведь тебе в ту же сторону, что и Линку! Пусть он тебя подбросит.
Все трое смотрели на меня - и улыбались.
- Да, конечно, - ответил я.
А что мне оставалось? Что еще я мог ответить?
Они все улыбались, улыбались…
Мелани взяла свою шаль, которую оставила у входной двери, Родерик с Катей проводили нас до лифта и махали руками, пока двери не закрылись. Лифт ухнул вниз. Это был один из тех автоматических лифтов, которые останавливаются на каждом этаже, где нажата кнопка. Я нажал на кнопку с цифрой 1, и лифт остановился на первом этаже.
Я вежливо пропустил Мелани вперед. Потом сказал:
- Ох, извините! Я забыл кольцо с печаткой на раковине в ванной.