В самом деле,язнаю,например,осуществованиимедицины,
юриспруденции,четырехчастейматематики[2],атакже,весьма
приблизительно, в чем именно состоит их предмет.Язнаюеще,чтонауки,
вообще говоря, притязают на служение человечеству. Но углубиться в их дебри,
грызть себе ногти за изучением Аристотеля, властителя современной науки, или
уйти с головою в какую-нибудь из ееотраслей,этогосомноюникогдане
бывало; и нет такого предметашкольногообучения,начаткикоторогояв
состоянии был бы изложить. Вы не найдете ребенка в средних классахучилища,
который не был бы вправе сказать, что он образованнее меня, ибо я не могбы
подвергнуть его экзамену даже по первому из данныхемууроков;вовсяком
случае, это зависелобыотсодержаниятакового.Еслибыменявсеже
принудили к этому, то, не имея иного выбора, я выбрал бы из такого урока,и
притом очень неловко, какие-нибудь самые общие места, чтобы на них проверить
умственные способности ученика, - испытание, для негостольженеведомое,
как его урок для меня.
Я не знаю по-настоящему ни одной основательной книги, еслинесчитать
Плутарха иСенеки,изкоторыхячерпаю,какДанаиды[3],непрерывно
наполняясь и изливая из себя полученное от них. Кое-что оттуда попалоина
эти страницы; во мне же осталось так мало, что, можно сказать, почти ничего.
История - та дает мне больше поживы; такжеипоэзия,ккоторойяпитаю
особую склонность. Ибо, как говорил Клеанф [4],подобнотому,какголос,
сжатый в узком канале трубы, вырывается из нее более могучим и резким,так,
мнекажется,инашамысль,будучистесненаразличнымипоэтическими
размерами, устремляется гораздо порывистее и потрясает меня с большей силой.
Что до моих природных способностей, образчиком которых являются этистроки,
то я чувствую, как они изнемогают под бременем этой задачи. Мой умимысль
бредут ощупью, пошатываясь и спотыкаясь, и дажетогда,когдамнеудается
достигнуть пределов, дальше которых мне не пойти, я никоим образом небываю
удовлетворен достигнутыммною;явсегдавижупередсобойнеизведанные
просторы, но вижу смутно и как бы в тумане, которого не в силах рассеять.И
когда я принимаясь рассуждать без разбора обо всем, что только приходитмне
в голову, неприбегаякстороннейпомощииполагаясьтольконасвою
сообразительность, то, если при этом мне случается - а это бывает не такуж
редко - встретить, на мое счастье, у кого-нибудьизхорошихписателейте
самые мысли, которые я имел намерение развить (такбыло,например,совсем
недавно с рассуждениемПлутархаосиленашеговоображения),яначинаю
понимать, насколько, по сравнениюстакимилюдьми,яничтоженислаб,
тяжеловесен и вял, - и тогда я проникаюсь жалостьюипрезрениемксамому
себе. Но в то же время я и поздравляю себя, ибо вижу, что моимненияимеют
честь совпадать иной разсихмнениямиичтоониподтверждают,пусть
издалека, их правильность.
Но в то же время я и поздравляю себя, ибо вижу, что моимненияимеют
честь совпадать иной разсихмнениямиичтоониподтверждают,пусть
издалека, их правильность. Меня радует также и то, что я сознаю - аэтоне
всякий может сказать про себя, - какая пропасть лежит между ними имною.И
все же, несмотря ни на что, янезадумываюсьпредатьгласностиэтимои
измышления, сколь бы слабыми и недостойными они нибыли,ипритомвтом
самом виде, в каком я их создал, не ставя на нихзаплатинеподштопывая
пробелов, которые открыло мне это сравнение. Нужно иметь достаточнокрепкие
ноги, чтобы пытаться идти бок о бок стакимилюдьми.Пустоголовыеписаки
нашего века, вставляя в свои ничтожные сочинения чуть ли не целые разделы из
древних писателей, дабы таким способом прославить себя, достигают совершенно
обратного. Ибо столь резкое различие в яркости делает принадлежащее ихперу
до такой степени тусклым, вялым и уродливым, что они теряют от этого гораздо
больше, чем выигрывают.
Разные авторы поступали по-разному. Философ Хрисипп, например, вставлял
в свои книги не только отрывки, но и целые сочинениядругихавторов,ав
одну из них он включил даже "Медею"Еврипида. Аполлодор[6]говорил о нем, что,
если изъять из его книг все то, что принадлежит не ему, то, кромесплошного
белого места, там ничего неостанется.УЭпикура,напротив,втрехстах
оставшихся после него свитках не найдешь ни одной цитаты.
Однажды мне случилось наткнуться на такой заимствованный отрывок. Ясо
скукоюперелистывалфранцузскийтекст,бескровный,немощный,настолько
лишенный я содержания и мысли, что иначе его неназовешь,какфранцузским
текстом, пока, наконец, после долгого и скучного блуждания, недобралсядо
чего-то прекрасного, роскошного, возвышающегося до облаков. Еслибысклон,
покоторомуяподнимался,былпологимиподъем,вследствиеэтого,
продолжительным, все было бы в порядке; но это была столь обрывистая, совсем
отвеснаяпропасть,чтопослепервыхжеслов,прочтенныхмною,я
почувствовал, что взлетел в совсем иной мир.Оказавшисьвнем,яокинул
взором низину,изкоторойсюдаподнялся,ионапоказаласьмнетакой
безрадостной и далекой, что у меня пропало всякое желаниесноваспуститься
туда. Если бы я приукрасилкакое-нибудьизмоихрассужденийсокровищами
прошлого, это лишь подчеркнуло бы убожество всего остального.
Порицать в другом свои недостатки, думается мне,стольжедопустимо,
как порицать - а это я делаю весьмачасто-чужиевсебе.Обличатьих
следует всегда и везде, не оставляяимникакогопристанища.Я-тохорошо
знаю, сколь дерзновенно пытаюсь я всякий раз сравняться с обворованными мной
авторами, не без смелой надежды обмануть моих судей:авосьониничегоне
заметят. Но я достигаю этого скорее благодаря прилежанию, нежелиспомощью
воображения.Акрометого,янеборюсьсэтимииспытаннымибойцами
по-настоящему, не схожусь с ними грудь с грудью, но делаю времяотвремени
лишь небольшие легкие выпады.