-- У нас нет
никакихразвлечений!ПростойпопойкойРизенфельданеублажишь.У него
слишком богатая фантазия ибеспокойный характер. Он хочетвидеть и слышать
что-нибудьинтересное, аесли можно, то и пощупать.Однако с выборомдам
дело обстоит прямо-таки безнадежно.А две-три хорошенькие женщины,которых
мы знаем,едва ли захотят слушать целый вечер Ризенфельдав роли Дон-Жуана
1923 года.Готовность помочьипонимание можно, к сожалению, найти лишь у
некрасивых и пожилых особ.
Георг усмехается:
-- Не знаю даже, хватит ли нашей наличности на сегодняшний вечер! Когда
я вчера брал деньги, я ошибся относительно курса доллара -- почему-то решил,
чтоосталсяутренний.Акогда опубликовали двенадцатичасовой,ужебыло
поздно. Банк запирается по субботам в полдень.
-- Зато сегодня ничего не изменилось.
-- В "Красной мельнице" ужеизменилось, сын мой. Тамповоскресеньям
опережают курс долларана два дня. Одному Богу ведомо, сколько будет стоить
сегодня вечером бутылка вина!
--ИБогуэтоневедомо,--отвечаюя.--Неведомо дажесамому
владельцу.Он устанавливаетцены,толькокогдазажигаютэлектричество.
ПочемуРизенфельднелюбит искусство -- живопись, музыку, литературу? Это
обошлось быгораздо дешевле. Вход в музей до сих пор стоит двести пятьдесят
марок. За эту цену мы в течение долгих часов могли бы показывать ему картины
и гипсовые головы. Или музыка. Сегодня органныйконцерт национальной музыки
в церкви Святой Катарины.
Георг фыркает.
--Нуда,--заявляюя.--Конечно,нелепопредставлятьсебе
Ризенфельда, который слушает орган, но почему бы ему не любить хоть оперетку
и легкую музыку?Мы могли бы повести его в театр-- все-такидешевле, чем
этот проклятый ночной клуб.
-- Вот он идет, -- говорит Георг. -- Спроси его.
Мыоткрываем дверь. В еще светлых вечерних сумеркахРизенфельд плывет
вверхпо лестнице. Волшебство весеннего заката неоказало на него никакого
действия, это мывидим сразу. Мы приветствуемего с притворно товарищеским
воодушевлением.Ризенфельдэто замечает,коситсянанас иплюхаетсяв
кресло.
-- Бросьте ваши фокусы, -- ворчит он по моему адресу.
-- Да я уж и так решил бросить, -- отвечаю я. -- Но толькомне трудно.
Ведьто, чтовыназываетефокусами,вдругихместах называют хорошими
манерами.
По лицу Ризенфельда пробегает короткая и злая усмешка.
-- На хороших манерах нынче далеко не уедешь.
-- Нет? А на чем же? -- спрашиваю я, чтобы заставить его высказаться.
-- Нужно иметь чугунные локти и резиновую совесть.
-- Нопослушайте, господин Ризенфельд, -- примирительно говорит Георг,
-- у васже у самого лучшие манерына свете! Можетбыть,нелучшие -- с
буржуазной точки зрения... Но, бесспорно, очень элегантные...
--Да?Оченьрад,есливынеошибаетесь!--Несмотрянасвое
раздражение, Ризенфельд, видимо, польщен.
.. Но, бесспорно, очень элегантные...
--Да?Оченьрад,есливынеошибаетесь!--Несмотрянасвое
раздражение, Ризенфельд, видимо, польщен.
-- Унегоманеры разбойника, --вставляю я именно те слова,которых
ждет от меня Георг. Мы разыгрываем этукомедию, нерепетируя, словно знаем
ее наизусть. --Или,скорее, пирата. К сожалению, он имеет благодаря этому
успех.
При упоминанииоразбойникахРизенфельд слегка вздрагивает--пуля
пролетела слишком близко. Но сравнение с пиратом примиряет его.
Чтои требовалось. Георг достает бутылкуводкис полки,накоторой
стоят фарфоровые ангелы, и наливает стаканчики.
-- За что будем пить? -- спрашивает он.
Обычно пьют за здоровье и успехив делах. Нам пить и за то и за другое
довольнотрудно. Ризенфельдслишкомчувствителен: он утверждает, чтодля
фирмы по установке надгробий это не только парадокс, в таком тосте за успехи
таится и пожелание,чтобы какможно больше людей умерло. Можно былобыс
таким же успехом выпить за войну ихолеру. Поэтому мы теперьпредоставляем
формулировку ему.
Он искосасмотрит на нас,держа в рукестакан, однакомолчит. После
паузы вдруг бросает в полумрак комнаты:
-- А что такое, в сущности, время?
Георг удивленно ставит на стол свой стаканчик.
-- Перец жизни, -- отвечаю я невозмутимо.
Этому опытномумошенникунепойматьменянаудочку.Мы знаем эти
штучки. Недаромясостоючленомклубапоэтов города Вердеибрюка:мык
"проклятым вопросам" привыкли.
Но Ризенфельд на меня не обращает внимания.
-- А вы что думаете на этот счет, господин Кроль? -- спрашивает он.
-- Я ведь человек обыкновенный, -- говорит Георг. -- Ваше здоровье!
--Время,--настойчивопродолжаетРизенфельд,--время--это
неудержимое течение, а не наше паршивое время! Время -- медленная смерть.
Теперь я ставлю стаканчик на стол.
-- Давайте,пожалуй, зажжем свет, --говорю я.-- Чтоу вас было на
ужин, господин Ризенфельд?
--Попридержитеязык,когдаразговариваютвзрослые,--отвечает
Ризенфельд,иязамечаю,чтоячего-тонеуловил. Оннехотелнас
ошарашивать,онвполне искренен.Кто знает,чтос ним сегодня под вечер
произошло!Мнехотелосьответитьему, что время весьма важный фактор для
того векселя, который ему предстоит подписать,но я предпочитаю допить свой
стакан.
-- Мне сейчас пятьдесят шесть,--продолжает Ризенфельд. --Нояеще
отлично помнюто время, когдамне былодвадцать,как будто прошловсего
несколько лет.Акуда всеэтодевалось?Что происходит? Просыпаешься, и
вдруг оказывается, что ты -- старик.