Как вы это ощущаете, господин Кроль?
-- Примернотакже,-- миролюбивоотвечаетГеорг. -- Мне сорок,а
кажется, будто все шестьдесят. Но тут виновата война.
Он врет, чтобы поддержать Ризенфельда.
-- Ауменя иначе, -- заявляю я,чтобытоже внести вразговор свою
лепту. -- И тоже из-за войны. Когда я пошел нафронт, мнебыло семнадцать,
теперь мне двадцатьпять, а ощущение такое, словно и сейчас еще семнадцать.
Семнадцать и семьдесят. Служба в армии украла у меня мою молодость.
--У вас дело не в войне, -- возражает Ризенфельд, который, видимо, не
хочет сегодня принимать меня в расчет, ибо время, или медленная смерть,еще
нетак быстро настигаетменя,как его. -- Выпростоумственноотстали.
Наоборот, войнапомоглавампреждевременно созреть; если бы не она,вы и
теперь были бы на уровне двенадцатилетнего.
-- Спасибо, -- говорю я. -- Вот это комплимент! В двенадцать лет каждый
человек -- гений. Он теряет свою оригинальность лишь снаступлением половой
зрелости,которой вы, гранитныйКазанова,придаетестольпреувеличенное
значение. А она -- довольно унылый суррогат утраченной свободы духа.
Георгснованаливаетнам. Мы видим,что вечеробещает быть тяжким.
Необходимоизвлечь Ризенфельда из бездн мировойскорби,ибо у наснет ни
малейшейохоты обмениваться философскими пошлостями.Больше всего хотелось
бы, сидя подкаштаном, спокойно и безмолвнораспитьбутылкумозельского,
вместотогочтобы в "Красной мельнице" оплакиватьвместесРизенфельдом
утраченные им годы зрелой мужественности.
-- Если васинтересуетреальностьвремени,--Замечаюя стайной
надеждой, -- то ямогу ввести вас в некое объединение, где участвуют только
специалисты по этому вопросу, а именно -- в клуб поэтов нашего возлюбленного
родногогорода.ПисательГанс Хунгерманразвернулэтутемувещене
напечатаннойкниге, гдесобрано около шестидесяти стихотворений. Мыможем
сейчас же туда отправиться; они собираютсякаждую субботу,а потом следует
весьма приятная неофициальная часть.
-- Дамы там присутствуют?
--Конечно,нет.Женщины, пишущие стихи,всеравночтосчитающие
лошади. Разумеется, за исключением последовательниц Сафо.
-- А изчего же тогда состоитнеофициальнаячасть? -- вполне логично
осведомляется Ризенфельд.
-- Ругают других писателей. Особенно тех, кто имеет успех.
Ризенфельд презрительно хрюкает. Я уж впадаю в уныние, нов эту минуту
у Вацеков вдоменапротиввспыхиваетокно, словноосвещеннаякартина в
темном музее. Мы видим Лизу сквозь занавески. Она одевается, но пока стоит в
одном бюстгальтере и очень коротких белых шелковых трусиках.
Ризенфельд издает носом короткийсвист,точносурок. Его космической
меланхолии как не бывало. Я встаю, чтобы включить свет.
--Незажигайте,-- проситон,сопя.
--Незажигайте,-- проситон,сопя. -- Неужеливы совершенноне
чувствуете поэзии?
Онподкрадывается к окну. Лиза начинает надевать черезголовувесьма
узкое платье. Она извивается, словно змея. Ризенфельд сопит очень громко.
--Вот соблазнительноесоздание!Черт побери, какой зад!Мечта! Кто
это?
-- Купающаяся Сусанна,--поясняю я.Мне хочется деликатно датьему
понять,чтомысейчасиграемрольтехпохотливыхстарцев,которые
подглядывают за ней.
--Вздор!--Путешественникс эйнштейновским комплексом нев силах
оторваться от золотистого окна. -- Как ее зовут, хотел бы я знать.
-- Понятия не имею. Мывидим ее впервые. Сегодня вполдень она еще не
жила там.
-- В самом деле?
Лизанаконецнаделаплатьеиразглаживаетегоруками. Заспиной
Ризенфельда Георг наливает себе и мне. Мы быстро выпиваем наши стаканчики.
--Породистая женщина, -- говорит Ризенфельд,который словно прилип к
окну. -- Настоящая дама, сразу видно. Вероятно, француженка.
Насколько нам известно, Лиза родом из Богемии.
--Может быть, это мадемуазель де лаТур,--отвечаюя,чтобы еще
больше разжечь Ризенфельда. -- Я вчера где-то тут слышал эту фамилию.
-- Вот видите!-- Ризенфельд на мгновение повертывается к нам. -- Я же
сказал-- француженка! Сразу видишь -- что je nesais pas quoi! (1)Вы не
находите, господин Кроль?
-- Вы знаток -- вам и карты в руки, господин Ризенфельд!
Свет вкомнатеЛизы гаснет.Ризенфельдопрокидываетводкувсвое
судорожно сжавшееся горло и снова прилипает лицомк стеклу. Через некоторое
время в дверях появляется Лиза и идет по улице. Ризенфельд смотрит ей вслед.
-- Какая походка!Волшебство! Она не семенит, она делает большие шаги.
Настоящая пантера, и полная, и стройная! Если женщина семенит,
(1) Внейесть изюминка (франц.). в ней всегдаразочаровываешься. Но
эта -- за эту я даю гарантию!
В то времякак онвосхищается полнойи стройной пантерой,яспешно
пропускаюещестаканчик.Георг,безмолвноухмыляясь, снова опустилсяв
кресло. Ризенфельд оборачивается к нам.Лицо его светится в сумраке, словно
бледная луна.
-- Свету, господа! Чего мы еще ждем! Ринемся в жизнь!
Мы следуем за нимв сумракетеплой ночи.Ясмотрю наего лягушечью
спину. Еслибы я могтак же легко вынырнуть из глубин моей мрачности,как
этот мастер превращений, с завистью думаю я.
x x x
В"Красноймельнице" яблокунегде упасть.Мыполучаем столик возле
самого оркестра.Музыка ибез того играет очень громко, но за нашим столом
кажется просто оглушительной.Сначаламы кричимдругдругуна ухосвои
замечания,потомдовольствуемсязнаками,словномытриоглухонемых.