Танцевальная площадка так набита, что люди едва движутся. Но Ризенфельда это
несмущает.Онвысмотрелзастойкойбараженщинувбеломшелкуи
устремляется к ней.Гордо толкает он еесвоим острым пузом туда исюда по
танцплощадке.Онанаголову вышесвоего кавалераискучающимвзглядом
смотрит поверх него в зал, где плаваютвоздушные шары.А внизуРизенфельд
пылает, как Везувий. Его демон овладел им.
-- А что,если подлить ему водки в вино, чтобыон поскорее насосался?
-- говорюя Георгу. -- Ведь мальчикпьет, как дикий осел!Мыставимуже
пятую бутылку. Если так пойдет дальше -- мы через два часа будем банкротами.
Помоимрасчетам,мыужепропилинескольконадгробий. Надеюсь, онне
притащитк нашему столику это белое привидение, нетонами еепридется
поить.
Георг качает головой:
-- Это барменша. Ей придется вернуться за стойку.
Снова появляется Ризенфельд. Он красен и вспотел.
-- Что все это перед волшебной силой фантазии, --оретон сквозь шум.
-- Осязаемая действительность? Пусть! Но где же поэзия? Вот сегоднявечером
--темнеющеенебои раскрытоеокно,тутможнобылопомечтать!Какая
женщина!.. Вы понимаете, что я хочу сказать?
-- Ясно, -- отвечает Георг.-- То, чегонеможешь заполучить, всегда
кажется лучшетого,чтоимеешь.Вэтом и состоит романтикаиидиотизм
человеческой жизни. Ваше здоровье, Ризенфельд.
--Нет,янерассуждаютакгрубо,--оретРизенфельд, стараясь
перекричатьфокстрот"Ах,еслиоПетерэтознал!".--Моичувства
деликатнее.
-- Я тоже, -- кричит Георг.
-- Я имею в виду нечто более утонченное!
-- Ладно, какое хотите утончение!
Музыказвучитвмощномкрещендо.Танцевальнаяплощадкакажется
жестянкой с пестрыми сардинками. Я вдруг цепенею от неожиданности: стиснутая
лапамикакой-то обезьяныв мужскомкостюме, комнеприближается справа,
сквозь толпу танцующих, моя подруга Эрна. Она меня не видит, но я еще издали
узнаю еерыжиеволосы. Безвсякогостыдависнет она наплече типичного
молодогоспекулянта.Япродолжаюсидетьнеподвижно,ноумелятакое
ощущение,словно япроглотил ручную гранату.Вон она танцует, эта бестия,
которойпосвященыцелыедесятьстихотворенийизмоегоненапечатанного
сборника "Пыль и звезды", а мне она уже целую неделю морочит голову, будто у
нее было легкое сотрясение мозгаией запрещено выходить. Она-де в темноте
упала. Упала, да, но на грудь этого юнца; он в двубортном смокинге, на лапе,
которойон поддерживает крестец Эрны, поблескивает кольцо с печаткой. Ая,
болван,еще сегодняпослалей под вечер букет розовых тюльпанов из нашего
садаи стихотворение в три строфы,под названием "Майская всенощная Пана".
Что, если она прочитала его спекулянту! Я прямо вижу, как оба они извиваются
от хохота.
-- Что с вами? -- вопит Ризенфельд. -- Вам нехорошо?
-- Жарко! -- ору я в ответ и чувствую, как струйки пота текут у меня по
спине. Я в ярости. ЕслиЭрна обернется, она увидит, что лицо у меня красное
и потное,амнехотелосьбысейчасвочтобытони стало иметь вид
надменный,холодный инезависимый, какойиподобаетиметьчеловекуиз
высшегообщества.Быстропровожуносовымплаткомполицу.Ризенфельд
безжалостно ухмыляется, Георг это замечает.
-- Вы тоже здорово вспотели, Ризенфельд, -- заявляет он.
--Ну, у меня этодругое!Этотпот-- отжаждыжизни,-- кричит
Ризенфельд.
-- Этопот улетающего времени, -- язвительно каркаюя и чувствую, как
испарина солеными струйками сбегает в уголки рта.
Эрна совсем близко. Блаженным взглядом смотрит она на оркестр. Я придаю
своему лицу выражение высокомерия и улыбаюсьслегка насмешливо и удивленно,
а воротничок мой уже размяк.
-- Да что это с вами? -- вопит Ризенфельд. -- Прямо кенгуру-лунатик.
Я игнорируюего. Эрна обернулась. Яравнодушно разглядываю танцующих,
потом как будто случайно замечаю ее ис трудом узнаю. Небрежно поднимаю два
пальца для приветствия.
-- Онспятил, --вопит Ризенфельдмеждусинкопамифокстрота"Отец
Небесный".
Я не отвечаю. Я буквально лишился дара речи. Эрна меня просто не видит.
Наконец музыка прекратилась. Площадка для танцев медленно пустеет. Эрна
исчезает в одной из ниш.
-- Вам сколько -- семнадцать или семьдесят? -- орет Ризенфельд.
Так как именнов это мгновение музыка смолкает,его вопрос разносится
повсемузалу.Несколькодесятковлюдей смотрятнанас,идажесам
Ризенфельдоторопел. Мне хочется быстро нырнуть под стол, но потом приходит
в голову, что ведьприсутствующиемогут этопростопринять за обсуждение
торговой сделки, и отвечаю холодно и громко:
-- Семьдесят один доллар за штуку и ни на цент меньше.
Моя реплика немедленно вызывает у публики интерес.
-- О чем речь? -- осведомляетсясидящий за соседним столиком человек с
лицоммладенца.--Всегдаинтересуюсь хорошимтоваром.Разумеется,за
наличные. Моя фамилия Ауфштейн.
--Феликс Кокс,--представляюсья в ответ;я рад, что у меня есть
времясобратьсясмыслями.--Атовар --двадцатьфлаконов духов.К
сожалению, вон тот господин уже купил их.
-- Ш... ш... -- Шепчет искусственная блондинка.
Представлениеначалось. Конферансье несет какую-то чушь и злится,что
его остроты недоходят.Я отодвигаю свойстулипрячусьза Ауфштейном;
почему-токонферансье,атакующиепублику, всегдаизбираютсвоей мишенью
именно меня, а сегодня на глазах у Эрны это было бы позором.