-- Вульгарная дамаиз высшегообщества -- для изысканных знатоков, --
говорюя,--недляРизенфельда.Уэтогочугунногосатаныфантазия
чувствительна, как мимоза.
--Ризенфельд!-- НалицеГеоргапоявляется презрительная гримаса.
ХозяинОденвэльдского заводас егобанальнымвлечением кфранцуженкам в
глазах Георга --просто ничтожныйвыскочка. Чтоизвестно этому одичавшему
мещанину,например,овосхитительномскандале,разыгравшемсявовремя
бракоразводногопроцессаграфиниГомбург? Илиопоследнейпремьере,в
которойвыступаетЭлизабетБергнер?Ондаже фамилий-тоэтих никогда не
слыхал! Георгже. и Готский календарь, и Словарь художников выучилчуть не
наизусть.
--Собственно говоря,нам следовало бы послать Лизе букет, -- говорит
он. -- Она, сама того не зная, помогла нам.
Я снова пристально смотрю на него.
-- Нусамипосылай,--отвечаюя.-- Лучшескажи мне,включил
Ризенфельдв заказхотьодин отполированный совсехсторонпамятникс
крестом?
-- Даже целых два. Вторым мы обязаны Лизе. Я обещал так его установить,
чтобы он всегда был ей виден. Почему-то это кажется ему важным.
--Мыможем поставить его в конторе,передокном.Утром, когда она
встанет и солнце озарит его, он произведет на нее сильнейшеевпечатление. Я
могу написать нанемзолотыми буквами: "Memento mori!"(1)Aчем кормят
сегодня у Эдуарда?
(1) Помни осмерти (мт.).
-- Немецким бифштексом.
-- Значит, рубленое мясо. Но отчего рубленое мясо -- немецкое кушанье?
-- Оттого, чтомы воинственный народ и даже в мирные времена разрубаем
друг другу лица на дуэлях. От тебя пахнет водкой. Почему? Ведь не из-за Эрны
же?
-- Нет. Оттого, что нам всем суждено умереть. Меня эта мысльпорой все
же потрясает, хотя я узнал об этом уже довольно давно.
--Уважительная причина. Особенно при нашей профессии. Азнаешь, чего
мне хочется?
--Конечно.Тебехотелось бы быть матросом на китобойном судне,или
торговать копрой наТаити, или открывать Северныйполюс, исследоватьлеса
Амазонки, сделаться Эйнштейном либошейхом Ибрагимом и чтобы в твоем гареме
имелись женщины двадцати национальностей, в том числе и черкешенки, которые,
говорят, так пылки, что их можно обнимать, только надев асбестовую маску.
-- Это само собой разумеется. Но,кроме того, мне бы еще хотелось быть
глупым, лучезарно глупым. В наше время это величайший дар.
-- Глупым, как Парсифаль?
--Толькочтобыпоменьше отмиссииСпасителя.Апросто верующим,
миролюбивым здоровяком, буколически глупым.
-- Пойдем, -- говорюя. -- Ты голоден. Наша беда в том, что нет внас
нинастоящей глупости, ниистиннойразумности.Авечно--середкана
половине,сидим,как обезьяны,между двумяветками.
-- Ты голоден. Наша беда в том, что нет внас
нинастоящей глупости, ниистиннойразумности.Авечно--середкана
половине,сидим,как обезьяны,между двумяветками. От этогоустаешь, а
иногда становится грустно. Человек должен знать, где его место.
-- В самом деле?
-- Нет, -- отвечаю я. -- От этого он становится только грузнее и толще.
Ачто, если бы намсегодня вечером пойти послушатьмузыку -- в противовес
походу в "Красную мельницу"? Будут исполнять Моцарта.
--Сегодня ясобираюсь лечьпораньше, --заявляет Георг, -- вот мой
Моцарт. Иди один. Прими натиск добрав мужественном одиночестве. Добро тоже
таитвсебеопасность,ономожетпричинитьбольшеразрушений,чем
простенькое зло.
--Да,--соглашаюсья. Ивспоминаюутреннюю женщину,похожую на
воробья.
x x x
Близится вечер. Я читаю новости о семейных событиях и вырезаю извещения
о смерти. Этовсегда возвращает мне веру в человечество, особенно после тех
вечеров,когда нам приходитсяугощать наших поставщиковиагентов.Если
судить по извещениям о смерти и некрологам, то можно вообразить, что человек
-- абсолютноесовершенство,что на свете существуюттолько благороднейшие
отцы,безупречныемужья, примерные дети, бескорыстные, приносящиесебяв
жертву матери, всеми оплакиваемыедедушки и бабушки, дельцы, в сравнениис
которымидажеФранцискАссизскийпокажетсябеспредельнымэгоистом,
любвеобильнейшие генералы, человечнейшиеадвокаты,почти святые фабриканты
оружия -- словом, если верить некрологам, оказывается, на земле живутцелые
стаи ангеловбез крыльев, а мы этого и неподозревали. Любовь,которая на
самомделевстречаетсявжизниочень редко,послечьей-нибудьсмерти
начинает сиять со всех сторон и попадается на каждом шагу. Толькои слышишь
о первоклассных добродетелях, заботливойверности, глубокойрелигиозности,
высокой жертвенности; знают и оставшиеся, что имнадлежитиспытывать: горе
сокрушилоих, утрата невозместима, они никогда незабудут умершего! Просто
воодушевляешься,читаятакиеслова,иследовалобыгордиться,что
принадлежишь к породе существ, способных на столь благородные чувства.
Я вырезаюизвещениеосмерти булочника Нибура. Он изображается в нем
кротким, заботливым, любящим супругом и отцом. А я сам видел, как фрау Нибур
с распущенными косами мчалась прочь из дому, когда кротчайший господин Нибур
гналсяза ней и лупил ее ремнем от брюк;ивиделрукуего сына Роланда,
которую заботливый папаша сломал, вышвырнув его в приступе бешенства из окна
второго этажа.Икогда этогоизверганаконец хватил удар и онвовремя
выпечки утреннихбулочек ипирожковна дрожжах наконецупал,его смерть
должна бы показаться великим благодеяниемдля согбенной горем вдовы; но она
вдругперестаетвэтоверить.Всесодеянное Нибуромсгладиласмерть.