Тогда квартирнаяплатабудет опять как полагается и мне
останетсятолько получать ее. -- Бах сноваберетаккорд.--Дома...--
мечтательно произносит он, словно речь идет о Микеланджело. -- Сейчас ты уже
можешь за какие-нибудь стодолларов купить дом, который стоил раньшесорок
тысяч золотых марок! Вотможно было бызаработать!Ипочемууменя нет
бездетного дядюшки в Америке!
-- Да, это ужасно,-- соглашаюсь я удрученно. -- Как ты успелза одну
ночь опуститьсяи стать презреннейшим материалистом? Домовладелец! А где же
твоя бессмертная душа?
-- Домовладелеци скульптор. -- Бах выполняет блестящее глиссандо. Над
его головойстоляр Вильке постукиваетв такт молотком.Онсколачивает по
сверхурочному тарифу детский гробик, святой и белый.
-- Тогда мне не нужно будет делать этих ваших проклятых умирающих львов
ивзлетающихорлов!Довольнозверей!Зверейнадолибосъедать,либо
восторгатьсяими!Ибольшеничего.Хватитсменязверей!Особенно
героических.
Онначинаетиграть мотивохотника из Курпфальца. Я вижу,чтос ним
сегодня вечером невозможно вести приличную беседу. Особенно такую, вовремя
которой забываешь о женщинах-изменницах.
-- А в чем смысл жизни? -- спрашиваю я уже на ходу.
-- Спать, жрать и лежать с женщиной.
Я делаю протестующий жест и иду обратно.
Невольно шагаю в такт с постукиванием Вильке, потом замечаю это и меняю
ритм.
x x x
В подворотне стоит Лиза. В руках у нее розы, и она сует их мне.
-- На! Держи! Они мне ни к чему!
-- Как так? Разве ты не воспринимаешь красоту природы?
-- Слава Богу, нет. Я не корова. А Ризенфельд. .. -- Она хрипло хохочет
голосом женщины из ночного клуба. -- Скажиэтому мальчику, что я не из тех,
кому преподносят цветы.
-- А что же?
-- Драгоценности, -- отвечает Лиза. -- Что же еще?
-- Не платья?
-- Платья -- это потом, когда познакомишьсяпоближе. -- Она смотрит на
меня,блестяглазами. --Утебякакой-тоунылыйвид.Хочешь, ятебя
подбодрю?
--Спасибо, --отзываюсья.--Сменяимоейбодростихватит.
Отправляйся-ка лучше одна пить коктейль в "Красную мельницу".
-- Я имею в виду не"Красную мельницу". Ты все еще играешь для идиотов
на органе?
-- Да. Откуда ты знаешь? -- спрашиваю я удивленно.
-- Такой есть слушок. Мне хочется, знаешьли, хоть разок пойти с тобой
в этот сумасшедший дом.
-- Успеешь попасть туда и без меня!
--Ну, это мы еще посмотрим, кто попадет раньше,--заявляет Лизаи
кладет цветы на одно из надгробий. -- Возьми эту траву, я не могу держать ее
дома. Мой старик слишком ревнючий.
-- Что?
-- Ясно что. Ревнив, как бритва.
Да и что тут непонятного?
Я не знаю, может ли бритва ревновать, но образ убедительный.
-- Если твоймуж такойревнивый, токак же ты ухитряешься по вечерам
надолго уходить из дому?
-- Он же по вечерам колет лошадей. Ну я и приспосабливаюсь.
-- А когда он не работает?
-- Тогда я работаю в "Красной мельнице" гардеробщицей.
-- Ты в самом деле работаешь?
--Ой, мальчик,даты спятил? -- Отзывается Лиза. --Прямо какмой
старик.
-- А платья и драгоценности откуда?
--Вседешевоеифальшивое.--Лизаухмыляется.--Каждыймуж
воображает невесть что. Так вот, бери это сено. Пошли какой-нибудь телке! По
тебе сразу видно, что ты подносишь цветы.
-- Плохо ты меня знаешь.
Лизачерезплечобросаетмнеинфернальныйвзгляд.Потомшагает
стройными ногами в стоптанных красных шлепанцах через улицу и возвращается к
себе. На одном шлепанце красный помпон, на другом он оторван.
Розысловносветятсявсумерках.Букетосновательный.Ризенфельд
раскошелился.Стоит неменьшепятидесятитысячмарок,решаюя,потом
настороженно озираюсь, прижимаю ксебе цветы, словно вор, и уношу их в свою
комнату.
Наверху уокна стоит вечер в голубом плаще. Моя комнатенка полна теней
и отблесков, и вдруг одиночество, словно обухом, оглушает меня из-за угла. Я
знаю,что все это вздор, и я не более одинок, чем любой бык в бычьем стаде.
Но что поделаешь? Одиночество не имеет никакогоотношения ктому, многоу
нас знакомых или мало.Мнеприходит вголову, что я, пожалуй, вчера был с
Эрной слишком резок.Ведь, может быть, все разъяснилось бы самым безобидным
образом. Кроме того, она меня приревновала, это сквозило вкаждом ее слове.
А что ревность означает любовь -- известно каждому.
Я бесцельно смотрю в окно, ибознаю, чторевность не означает любовь.
Но разве это в данном случае что-нибудь меняет? От сумерек путаются мысли, а
сженщинаминеспорят,какуверяет Георг.Яжеименноэто иделал!
Охваченный раскаянием,вдыхаюя благоуханиероз,которое превращаетмою
комнатув Венеринугоруиз "Тангейзера". Язамечаю,чторастворяюсьв
чувстве всезабвения, всепрощения и надежды.
Быстронабрасываюнесколькострок,неперечитываяих,заклеиваю
конверт,потом идув контору,чтобывоспользоваться шелковой бумагой,в
которую была завернутапоследняя партия фарфоровых ангелов. Я завертываюв
нее розы иотправляюсь на поиски Фрица Кроля,младшего отпрыска фирмы. Ему
двенадцать лет.
-- Фриц, -- говорю я, -- хочешь заработать две тысячи?
-- Да уж знаю, -- отвечает Фриц. -- Давайте сюда. Адрес тот же?
-- Да.
Он исчезает, унося розы,-- третий человек с ясной головой, которого я
встречаюсегоднявечером.