Шелк! Несколько метров! А я не могу наскрести какие-то жалкие гроши на
один несчастный галстук.
Георг улыбается.
-- Что ж, ты скромная жертва эпохи.А Лизана всехпарусах плывет по
волнамнемецкой инфляции. Она -- прекраснаяЕлена спекулянтов. Напродаже
могильных камней не разживешься,сын мой. Почему ты неперейдешь на сельди
или на торговлю акциями, как твой дружок Вилли?
-- Оттого что я сентиментальный философ и сохраняю верность надгробиям.
Ну таккак насчет повышения жалованья? Ведь и философам всежеприходится
одеваться.
-- Неужели ты не можешь купить галстук завтра?
-- Завтра воскресенье. И он мне нужен именно завтра.
Георг приносит из прихожей свойчемодан.Открывего, бросает мне две
пачки денег.
-- Хватит?
Я вижу, что в них главным образом сотни.
-- Добавь еще полкило этихобоев, -- говорю я. -- Здесь самоебольшее
пятьтысяч. Спекулянты-католикипо воскресеньям, во времяобедни,кладут
столько на тарелочку да еще стыдятся своей скупости.
Георгскребет себе голый затылок -- атавистическийжест, утративший в
данном случае всякий смысл. Затем дает мне третью пачку.
--СлаваБогу,чтозавтра воскресенье, -- говоритон.-- Никакого
нового курса надоллар не будет.Единственный день недели, когдаинфляция
приостанавливается. Конечно,ГосподьБогне этоимелввиду,создавая
воскресенье.
--А какмы?-- осведомился я. -- Уже банкротыилинаши делаидут
блестяще?
Георг делает длинную затяжку из своего мундштука:
-- Мне кажется, никтосейчас в Германии ничего на этот счет о себе уже
сказать не может. Даже божественный Стиннес.Скопидомы разорены.Рабочие и
люди,живущие нажалованье, --тоже. Большинствомелких коммерсантов--
тоже, хотя они об этом еще не догадываются. Блестяще наживаются только те, у
кого естьвекселя, акцииили крупные реальные ценности. Следовательно,не
мы. Ну как? Уразумел?
-- Реальные ценности! -- Я смотрю в сад, где стоит наша продукция. -- У
нас в самомделе не бог весть что осталось. Главнымобразомнадгробияиз
песчаника и чугуна. Но мрамора и гранита маловато.А то немногое, что есть,
твой братраспродаст субытком.Может быть, самое лучшее совсем ничего не
продавать, а?
Георгунезачем отвечать. Наулице звенит велосипедныйзвонок. Слышны
шаги, кто-то поднимается подряхлымступенькам. По-хозяйски откашливается.
Это ГенрихКроль-младший, совладелецфирмы-- виновникнашихпостоянных
забот и треволнений.
x x x
Генрих -- невысокий, плотный мужчина с соломенного цветаусами; на нем
полосатые пропыленные брюки, стянутые у щиколотки велосипедными зажимами. Он
окидываетменяиГеоргабыстрымнеодобрительнымвзглядом.Вего
представлениимы-- ленивыежеребцы, весьдень лодырничаем, а вот он--
человек дела, поддерживающий внешниесвязи фирмы, ктомуже несокрушимого
здоровья.
Ежедневно, едва рассветет, Кроль-младшийотправляется на вокзал и
потом мчится навелосипедев самые отдаленные деревни, если наши агенты --
могильщики илиучителясельскихшкол --заявяточьей-либо смерти.Он
довольно обходителен, а его дородность вызывает к нему доверие; поэтому он с
помощьюдвухкружекпива,неизменновкушаемыхутромиподвечер,
поддерживаетсебянадолжномуровне.Крестьянепредпочитаютнизеньких
толстяковизголодавшимсяверзилам. И костюм у негосоответствующий. Он не
носит ни черного сюртука, как его конкурент --агент Штейнмейера, ни синего
костюма,как разъездные агенты фирмы"Хольман иКлотц", -- сюртук слишком
напоминает о трауре,синюю пару все носят. Генрих Кроль обычно появляется в
выходном костюме -- полосатые брюки, черно-серый пиджак, старомодный стоячий
воротничокс уголкамии галстук матовыхколеров, с преобладанием черного.
Двагоданазад,именнокогдаон заказывал этот костюм, у неговозникло
минутное колебание и он задал себе вопрос-- неуместнее ли будет визитка,
но тут жеотверг этумысль,ибо былслишком малростом. Такойотказ он
считал для себя даже лестным; ведь и Наполеон был бы смешон, надень он фрак.
А в этойодеждеГенрих Крольпоистине выглядит скромнымуполномоченным
ГосподаБога-- каконо идолжно быть. Велосипедные зажимыпридаютего
обликучто-то домашнее и вместес темспортивное: в нашвекавтомобилей
кажется, что у таких людей можно купить дешевле.
Генрихснимаетшляпуивытираетлобплатком.Наулицедовольно
прохладно,и он отнюдь не вспотел: он делает это, только желая подчеркнуть,
чтовотон--чернорабочий,обремененныйтяжелымтрудом,мыже--
канцелярские крысы.
--Аянашмраморныйкрестпродал,--заявляет он спритворной
скромностью, за которой чувствуется безмолвный рев торжества.
-- Какой? Тот маленький? -- осведомляюсь я тоном, полным надежды.
-- Нет, большой, --ответствуетГенрихс ещебольшей скромностьюи
смотрит на меня в упор.
--Что?Большойкрестизшведскогогранитасдвойным цоколеми
бронзовыми цепями?
-- Вот именно. А разве у нас есть еще другие?
Генрихнаслаждается своимглупымвопросом,онсчитает его вершиной
саркастического юмора.
--Нет, -- отвечаю я. -- Другиху пас уженет. В том-то и беда! Этот
был последним. Гибралтарская скала.
-- За сколько же ты продал? -- осведомляется Георг Кроль.
Генрих потягивается.
-- За три четвертимиллиона,без надписи, без доставки и безограды.
Это все -- дополнительно.
-- Господи! -- восклицаем мы с Георгом одновременно.
Генрих смотрит на нас вызывающе -- удохлой пикшибывает иногда такое
выражение.