Действительно, немецкая революция 1918годабыласамой
бескровнойвмире. Социал-демократы самисебятакнапугали, чтотут же
призвалинапомощьбонзи генераловпрежнегоправительства,чтобыте
защитили их от вспышки их собственного мужества. Игенералы великодушно это
сделали.Известноечислореволюционеровбылоотправленонатотсвет,
аристократия и офицеры получили огромныепенсии, чтобы у них было время для
подготовки путчей, чиновникам дали новые звания, старшие преподаватели стали
школьными советниками, кельнеры получили право именоваться оберкельнерами, а
социал-демократическиесекретари--"вашепревосходительство",министр
рейхсвера,социал-демократ,обрелблаженнуювозможностьиметьвсвоем
министерствевкачествеподчиненныхнастоящихгенералов,инемецкая
революция захлебнулась среди красногоплюша,уюта,постоянных столиковв
пивной и мечтаний о блестящих мундирах и звучных командах.
-- Господин обер! -- повторяет Георг.
Кельнер остается глух. Старый детский трюк Эдуарда: он пытается сломить
наше сопротивление, давая кельнерам инструкции не обслуживать нас.
--Обер! Послушайте,вычто, оглохли? -- вдруг раскатывается по залу
громовый голос, мастерски имитирующий рявканье фельдфебеля во дворе прусской
казармы.Голосоказываетмгновенное действие, как звуктрубы набоевого
коня.Кельнеростанавливается,словноемувыстрелиливспину,и
оборачивается к нам; подбегают двое других, где-то кто-то щелкает каблуками,
мужчина военного вида за соседним столикомговоритвполголоса"браво",и
дажесамЭдуард в развевающемся сюртуке спешит к нам, чтобы выяснить,чей
это голос прогремелиз высших сфер. Он отлично знает, что ни Георг, ни я не
способны так командовать.
Опешив, мы оборачиваемся к Рене де лаТур. А она сидитза столикомс
самым мирным, девическимвидом, словновсе этоееничуть не касается. Но
ясно, что лишь она могла так рявкнуть, голос Вилли мы знаем.
Обер уже стоит возле стола.
-- Что господам угодно?
-- Супс лапшой, гуляшигурьевскуюкашуна двоих,-- == отвечает
Георг. -- Да живо, не то вы у нас оглохнете, тихоня этакий!
Подходит Эдуард. Он не понимает, что произошло. Его взгляд скользит под
стол. Но там никто не спрятался, а дух не может издать такой рык.
Мы тоже. Он это знает и подозревает какой-то трюк.
-- Япопрошу...--заявляетоннаконец,--вмоем ресторанене
полагается так шуметь.
Но мы не отвечаем. Мытолькосмотрим на него пустым взглядом. Рене де
ла Тур пудрится. Эдуард поворачивается и идет прочь.
--Хозяин! Подите-ка сюда! -- вдруг рявкает ему вслед тот жегромовый
голос.
Эдуардповертываетсякак ужаленный и глядит на нас вытаращив глаза. С
наших морд еще не сошла та же пустая улыбка.
С
наших морд еще не сошла та же пустая улыбка. Он смотрит на Рене де ла Тур.
-- Это вы сейчас...
Рене захлопывает пудреницу.
-- Что? --спрашиваетонасеребристым,нежным сопрано.--Что вам
угодно?
Эдуард все еще таращит глаза. Он не знает, что и думать.
-- Вы, наверно, очень переутомились, господинКноблох? -- соболезнующе
спрашивает Георг. -- У вас, как видно, галлюцинации...
-- Но ведь кто-то только что...
-- Ты спятил, Эдуард, -- говорю я. -- И вид у тебяпрескверный. Возьми
отпуск. Нам нет никакого расчета продать твоимродным дешевыйпамятник под
итальянский мрамор, так как большего ты не стоишь...
Эдуард усиленно моргает, как старый филин.
--Выкакой-то странный человек, -- замечаетРенедела Тур нежным
сопрано. -- Если ваши кельнеры оглохли, то при чем тут посетители?
Онасмеется, иее смех восхитительно журчит звенящимсеребром, точно
певучий ручей в сказке.
Эдуард хватается залоб.Он теряет остатки самообладания. Нет, так не
могла рявкать и сидящая перед ним девушка. У того, кто так смеется, не может
быть голос грубого вояки.
-- Вы свободны, Кноблох, -- небрежно заявляет Георг. -- Или вы намерены
принять участие в нашей беседе?
-- И не ешь так много мяса,--добавляю я. --Может, этоу тебяот
мяса! Что ты нам перед тем говорил? Согласно новейшим научным данным...
Эдуардделает крутойповороти спасается бегством.Мы ждем, пока он
отойдетподальше.ИтутмощноетелоВиллиначинаетсотрясатьсяот
беззвучного хохота. Рене де ла Тур мягко улыбается. Ее глаза блестят.
--Вилли, -- говорю я, -- человекя легкомысленный и поэтомупережил
сейчас однуизпрекраснейших минутмоей молодойжизни; но теперь объясни
нам, что же тут произошло!
Вилли, все еще содрогаясь от безмолвного хохота, указывает на Рене.
-- Excusez, mademoiselle, -- говорю я, -- Je me... (1)
От моего французского языка Вилли смеется еще неудержимее.
-- Скажи ему, Лотта, -- фыркает он.
--Что сказать? --спрашивает Рене с любезной улыбкой, но в ее голосе
вдруг снова звучат негромкие, но угрожающие басовые ноты.
Мы с изумлением смотрим на нее.
-- Она артистка, -- наконецструдом произноситВилли. -- Дуэтистка.
Она поет дуэты. Но одна.Куплет высоким голосом, куплет низким. Одну партию
сопрано, другую басом.
Мрак проясняется.
-- Но откуда же все-таки бас? -- недоумеваю я.
-- Талант! -- восклицает Вилли. --Нуи потом, конечно, работа. Вы бы
послушали, как она изображает супружескую ссору! Нет,Лотта-- эточто-то
легендарное.
Мы соглашаемся.Появляетсягуляш,Эдуард, крадучись,бродитвокруг
нашего стола, издали наблюдая за нами.Ему вечно хочется докопаться, почему
именно происходит то или другое, -- и в этом его беда.