Значит, его подозрения
небезосновательны. Мужчина этот – один из заговорщиков, возможно, даже главарь. И Джан Мария дал себе слово, что лишь смерть шута помешает ему
узнать имя человека, который дважды смертельно оскорбил его – не только намереваясь свергнуть с престола, но и, если верить шуту, завоевав
сердце Валентины.
– Вечные муки твоей души меня не волнуют, – отчеканил Джан Мария. – Спасти бы собственную, ибо искушений много, а плоть человеческая слаба. Но я
должен знать имя этого человека и, клянусь пятью ранами Лючии note 21 из Витербо, я его узнаю. Будешь говорить?
Глухое рыдание сорвалось с губ шута. И ничего более. Он молчал, поникнув головой. Герцог дал знак швейцарцам. Те потянули за веревку, и
мгновение спустя Пеппе болтался в воздухе, подвешенный за кисти рук. Швейцарцы замерли, глядя на Джан Марию и ожидая дальнейших распоряжений.
Тот вновь предложил Пеппе отвечать на вопросы. Но горбун, извиваясь, перебирая ногами, молчал.
– Отпустите его, – потеряв терпение, крикнул Джан Мария.
Швейцарцы разжали пальцы, три фута веревки скользнули меж ладоней, а затем они вновь схватились за веревку. Падающий вниз Пеппе почувствовал,
как от рывка руки его едва не вырвало из плеч. Вопль исторгся из его груди. И вновь шута подтянули под самую перекладину.
– Будешь теперь говорить? – холодно полюбопытствовал Джан Мария.
Но шут молчал, закусив зубами нижнюю губу так, что из нее на подбородок сочилась кровь. Вновь герцог дал знак. На этот раз шут пролетел на фут
больше и рывок был куда сильнее.
Пеппе почувствовал, как кости выходят из суставов, а плечи, локти, запястья словно жгло раскаленным железом.
– Милосердный Боже! – вскричал он. – О, пожалейте, пожалейте меня, благородный господин.
Но благородный господин приказал вновь подтянуть его под перекладину. Едва живой от боли, Пеппе разразился потоком проклятий, призывая небеса и
ад покарать его мучителей.
Герцог лишь улыбался. Выражение его лица показывало, что события развиваются в полном соответствии с его замыслами. По его знаку шута третий раз
бросили вниз и удержали в воздухе на расстоянии лишь трех футов от пола.
Он уже и не кричал. Лишь болтался на конце веревки, с окровавленным подбородком, посеревшим, покрытым потом лицом, да жалобно стонал. В глазах
стоял немой вопрос: когда же все это кончится? Но Джан Мария и не собирался щадить его.
– Не хватит ли с тебя? – спросил он шута. – Может, теперь ты заговоришь?
Ответом ему был лишь долгий стон, и по сигналу неумолимого герцога Пеппе четвертый раз вздернули на дыбу. Вот тут до него, пожалуй, дошел весь
ужас происходящего. Он понял, что мучения будут продолжаться, пока он не умрет или не лишится чувств. Но сознание не покидало его, смерть не
открывала своих объятий, далее же терпеть страдания он не мог. И уже не имело значения, куда попадет его душа, отлетев от тела, в рай или ад.
Пытка сделала свое дело: шут не выдержал.
– Я скажу, – выкрикнул он. – Опустите меня на пол, и я назову его имя, господин герцог.
– Называй немедленно, а не то будешь кататься, как и прежде.
Пеппе облизал окровавленные губы.
– То был ваш кузен. Франческо дель Фалько, граф Акуильский.
Глаза герцога вылезли из орбит, рот открылся от изумления.
– Ты говоришь правду, животное? Ты наткнулся в лесу на графа Акуильского и за ним ухаживала монна Валентина?
– Я клянусь в этом, – выдохнул шут. – А теперь, во имя Бога и всех святых, опустите меня.
Но еще мгновение он висел меж небом и землей. Герцог лишь смотрел на него, переваривая сногсшибательную новость.
Пока наконец не понял, что шут
сказал правду. Да, граф Акуильский давно уже стал идолом баббьянцев. И вполне естественно, что заговорщики обратились именно к нему, предлагая
герцогский трон, с которого намеревались сбросить Джан Марию. Просто удивительно, что он не додумался до этого раньше.
– Опустите его на пол, – приказал он швейцарцам. – А затем выведите из дворца и пусть идет с Богом. Он сыграл свою роль.
Шута осторожно спустили вниз, но ноги его, коснувшись пола, не удержали тела. Лежал он, словно жалкая тряпичная кукла.
По знаку Армштадта швейцарцы подняли шута и вынесли из спальни.
Джан Мария подошел к аналою, преклонил колени перед распятием из слоновой кости и возблагодарил Господа, в милосердии своем указавшего ему на
его врага. И, помолившись, отошел ко сну.
Глава Х. КРИК ОСЛА
На следующий день, прибыв к десяти вечера в Баббьяно, герцог Джан Мария Сфорца нашел город в большом волнении, вызванном, как он правильно
догадался, присутствием посла Чезаре Борджа.
Молчаливая, мрачная толпа встретила герцога у Римских ворот, когда он въехал в город в сопровождении Альвари, Санти и двадцати вооруженных до
зубов швейцарцев. Зловещее молчание горожан напугало Джан Марию. Он побледнел и проследовал дальше, изредка бросая по сторонам взгляды, полные
бессильной злобы. Но худшее ждало его впереди. В Борго дель Аннунциата толпа стала гуще, а молчание сменилось открытым выражением недовольства.
Герцог онемел от страха. По приказу Армштадта швейцарцы опустили пики так, чтобы при необходимости проложить путь в толпе. Один два горожанина,
подошедшие слишком близко, угодили под копыта.
А герцогу задавали саркастические вопросы: о его женитьбе, о том, где же наемники нового родственника, которые должны защитить Баббьяно от
Борджа. Особо нахальные интересовались, куда подевался собранный с населения военный налог, предназначенный для создания собственной армии.
Отвечали за Джан Марию другие горожане, громогласно утверждая, что деньги эти герцог промотал.
Внезапно кто то крикнул: «Убийца!», после чего у герцога потребовали ответа за смерть храброго Феррабраччо, Америни, народного заступника, и
других, погибших от руки палача. Когда же кто то назвал имя графа Акуильского, толпа ответила восторженным ревом: «Слава! Слава! Да здравствует
Франческо дель Фалько!» А один из горожан, особенно крикливый, в избытке чувств восславил герцога Франческо. Вот тут кровь бросилась в лицо Джан
Марии, и ярость пересилила поселившийся в его сердце страх. Он приподнялся на стременах, гневно оглядел окружившую их толпу.
– Мессер Мартино! – обратился он к своему капитану. – Пики к бою! И вперед галопом!
Могучий швейцарец, воин далеко не из трусливых, заколебался. Альваро де Альвари и Джизмондо Санти тревожно переглянулись. Санти, этот убеленный
сединами советник, сердце которого не дрогнуло при виде возбужденной толпы, услышав отданный приказ, изменился в лице.
– Ваше высочество, – обратился он к Джан Марии. – Надеюсь, что ваши истинные намерения не в этом?
– Не в этом? – герцог перевел взгляд с Санти на капитана. – Болван! – взревел он. – Глупое животное! Чего ты ждешь? Или не слышал, что я сказал?
Тут уж Армштадту не осталось ничего другого, как поднять меч и хриплым, гортанным голосом приказать швейцарцам взять пики наизготовку. Услышали
капитана и в толпе. Стоявшие вблизи поняли грозящую им опасность и попятились, но напор задних рядов не позволил им освободить дорогу маленькой,
ринувшейся вперед кавалькаде.
К клацанию оружия и лошадиному ржанию прибавились стоны задавленных.