А я боялся, что такой человек может тронуть сердце моей бесценной Валентины. Фи! Даже мысль об этом унижает ее.
И, выбросив Франческо из головы, перебирая струны пальцами, Гонзага вернулся к растворенному окну и нежным, мелодичным голосом затянул любовную
песню.
Глава XV. МИЛОСЕРДИЕ ФРАНЧЕСКО
Монна Валентина и ее дамы обедали в полдень в небольшой комнатке, примыкающей к залу приемов. К столу пригласили Франческо и Гонзагу.
Обслуживали их два пажа, а фра Доминико, в белом фартуке, обтягивающем его обширную талию, носил из кухни дымящиеся блюда. В монастырях, как
известно, не только любят поесть, но и знают толк в приготовлении еды, и фра Доминико мог бы потягаться с лучшими поварами. Кухню он боготворил,
и, если бы четки и молитвенник получали от него хотя бы половину внимания, уделяемого кастрюлям, сковородкам и горшкам, не осталось бы ни
малейших сомнений в канонизации фра Доминико.
В тот день он угостил их обедом, каким едва ли мог похвастать любой из правителей Италии, за исключением, возможно, папы. На первое подали
овсянок садовых, подстреленных в долине и нашпигованных трюфелями. Отведав их, Гонзага аж закатил глаза от восторга. За птичками последовал
заяц, попавший в силки на склоне холма, тушенный в красном вине, не заяц, а объеденье, и Гонзага даже пожалел, что навалился на овсянок. А фра
Доминико уже ставил на стол форель, выловленную из горного потока, и маленькие пирожные, которые буквально таяли во рту. Не испытывали они
недостатка и в вине, пальийском, что покрепче, и более тонком, мальвазии, ибо Гонзага позаботился, чтобы они ни при каких обстоятельствах не
страдали от жажды.
– Для гарнизона, ожидающего осады, питаетесь вы отменно, – прокомментировал качество обеда Франческо.
Ответил ему шут. Сидел он на полу, привалившись спиной к ножке стула одной из дам Валентины, которая бросала ему со своей тарелки кусочки еды,
словно кормила любимую собаку.
– За обед благодарите нашего монаха, – невнятно пробубнил он, ибо только что засунул в рот пирожное. – Будь я проклят после смерти, если не
попрошу его стать моим исповедником. Человек, способный так ублажить тело, наверняка знает, как обращаться с душами. Отец Доминико, вы
исповедуете меня после захода солнца?
– Я тебе не нужен, – презрительно ответил монах. – Ибо про тебя сказано в Писании: «Благословенны нищие духом».
– А не припасено ли там проклятия для таких, как ты? – огрызнулся шут. – Да прокляты будут толстые телом, обжоры, не знающие другого бога, кроме
собственного желудка!
Монах отвесил шуту увесистый пинок.
– Молчи, гадюка мерзопакостная, мешок с ядом.
Опасаясь худшего, шут вскочил.
– Остерегись! – крикнул он. – Или ты не помнишь, монах, что гнев – смертный грех. Остерегись, говорю я тебе!
Фра Доминико глянул на свою занесенную для удара руку и забормотал молитву, опустив очи долу. Пеппе же попятился к двери.
– Скажи, монах, что мы ели, зайца или твою изношенную сандалию?
– Но теперь то Бог меня простит, – взревел монах, бросаясь за шутом.
– За твою еду? На колени, монах, вымаливай прощение, – Пеппе увернулся от удара. – И ты еще полагаешь себя поваром? Фи! Да тебя близко нельзя
подпускать к плите. Овсянки у тебя подгорели, форель плавает в жире, а так называемые пирожные…
Чем не понравились шуту пирожные, так и осталось тайной, ибо побагровевший Доминико едва не добрался до Пеппе, но тот успел нырнуть под стол и
нашел убежище за юбками Валентины.
– Прошу вас, сдержите свой гнев, святой отец, – смеясь, как и остальные, обратилась она к фра Доминико.
– Прошу вас, сдержите свой гнев, святой отец, – смеясь, как и остальные, обратилась она к фра Доминико. – Он всего лишь пошутил. Относитесь к
нему, как сказано в строке Писания, которой вы поделились с нами.
Чуть поостыв, монах вернулся к домашним обязанностям, но долго еще бормотал что то себе под нос, похоже, грозился как следует вздуть Пеппе, как
только представится удобный случай. А когда они поднялись из за стола, Валентина, по предложению Гонзаги, распорядилась привести в зал приемов
Эрколе Фортемани. Тут надобно отметить, что по приезде в Роккалеоне Фортемани присвоил себе некие привилегии, которые Гонзага полагал за свои, и
теперь намеревался посчитаться с обидчиком.
Валентина попросила остаться и Франческо, дабы своими опытом и знанием жизни он помог ей разобраться в этом, пусть и не слишком запутанном деле.
От последних слов Валентины, вернее, от тона, которым она их произнесла, у Гонзаги неприятно защемило сердце. И, возможно, ревность, вкупе с
неприязнью к Фортемани, побудила Гонзагу, после того как он послал солдата за пленником, предложить незамедлительно повесить Эрколе.
– К чему устраивать суд? – вопросил он. – Мы все свидетели его неповиновения, и наказание за это только одно. Повесить этого пса!
– Но вы и предложили судить его, – удивилась Валентина.
– Нет, мадонна. Я говорил о дознании. Но, раз вы предложили мессеру Франческо помочь нам, я понял, что вы намерены судить этого негодяя.
– Ну разве можно представить себе, что наш дорогой Гонзага столь кровожаден? – обратилась Валентина к Франческо. – А вы, мессер, разделяете его
мнение, что капитана следует повесить, не дав ему сказать и слова в собственную защиту? Подозреваю, что вы поддержите его, ибо, если судить по
вашим деяниям, к мягкости вы не склонны.
Гонзага заулыбался, получив наглядное подтверждение, что Валентина раскусила грубую натуру незваного гостя. Но Франческо удивил их ответом.
– Нет, я полагаю, что мессер Гонзага дает вам плохой совет. Проявите милосердие к Фортемани сейчас, когда он не ждет его от вас, и он станет
вашим верным слугой. Такие люди мне встречались.
– Мессер Франческо не знает всего того, что известно нам, мадонна, – вмешался Гонзага. – Мы должны преподнести наемникам наглядный урок, если
хотим, чтобы они уважали нас и беспрекословно выполняли все наши приказы.
– Вот и преподнесите им урок милосердия, – вставил Франческо.
– Мы подумаем, – подвела черту Валентина. – Мне нравится ваш совет, мессер Франческо, но и предложение Гонзаги не лишено смысла. Хотя в данной
ситуации я больше склоняюсь к тому, чтобы винить себя за допущенную ошибку, чем отягощать совесть казнью человека. А вот и Фортемани, так что,
по меньшей мере, мы накажем его по суду. А может, он уже и раскаялся в содеянном.
Гонзага хмыкнул и занял место справа от стула Валентины. Франческо стоял слева.
Два вооруженных наемника подвели к ним Эрколе Фортемани со связанными за спиной руками. Шагал он тяжело, в страхе перед грядущим и не отрывал
глаз от Франческо, источника всех его бед. Валентина подала знак Гонзаге.
– Преступление твое нам известно, – рыкнул он. – Можешь ли ты сказать что либо в свое оправдание, дабы удержать нас от необходимости повесить
тебя?
Брови Фортемани взметнулись вверх: не ожидал он такой ярости от Гонзаги, которого считал скорее женщиной, нежели мужчиной. А затем рассмеялся
столь презрительно, что щеки Гонзаги полыхнули огнем.
– Уведите… – начал он, но Валентина остановила его.
– Нет, нет, Гонзага, так нельзя.