– Мадонна, вам не придется раскаиваться в вашем милосердии. Я буду служить вам по гроб жизни. И вам тоже, мой господин, – с последними словами
он поднял глаза на спокойное лицо Франческо. А затем, не удостоив Гонзагу даже взглядом, встал, вновь поклонился и вышел из комнаты.
Едва за ним закрылась дверь, град упреков обрушился на Франческо. Но Валентина остановила Гонзагу, не дав тому выговориться.
– Как можно, Гонзага! – воскликнула она. – Я полностью одобряю вынесенное решение. И у меня нет сомнений, что оно более всего отвечает нашим
интересам.
– Нет сомнений? И напрасно. Этот человек не успокоится, пока не отомстит нам!
– Мессер Гонзага, – вежливо, но твердо обратился к нему Франческо. – Я старше вас возрастом и, возможно, провел больше времени на войне среди
таких людей. При всей его крикливости и склонности к хвастовству Фортемани знает, что такое честь и не лишен чувства справедливости. Сегодня его
помиловали, и прощение он получил от мадонны. Заверяю вас, что отныне у нее не будет более надежного слуги, чем Эрколе Фортемани.
– Я верю вам, мессер Франческо, – улыбнулась графу монна Валентина. – И убеждена, что вы рассудили мудро.
Гонзага кусал губы.
– Возможно, я ошибся, но дай то Бог, чтобы так оно и было.
Глава XVI. ГОНЗАГА СБРАСЫВАЕТ МАСКУ
Четыре мощных стены Роккалеоне образовывали квадрат, в котором сам замок занимал лишь половину. Вторую же, протянувшуюся с севера на юг, занимал
сад, разбитый на три террасы. На верхней, в сущности, полоске земли у южной стены росли виноградные лозы, привязанные к потемневшим от времени
перекладинам, покоящимся на гранитных столбиках.
Гранитная же лестница, с двумя охраняющими ее каменными львами, вела на вторую террасу, называемую верхним садом. Она делилась пополам
самшитовой аллеей. Высота и объем стволов деревьев давали представление о почтенном возрасте как сада, так и всего замка. В глубь аллеи
проникали лишь редкие солнечные лучи, и прохлада сохранялась там даже в самый жаркий день. Розарии, расположенные по обе стороны аллеи,
пребывали в запустении и заросли сорняками.
Третья, нижняя терраса, размером побольше обеих верхних, представляла собой зеленую лужайку, обсаженную акациями и платанами.
На этой лужайке и коротали время, играя в шары, дамы Валентины и паж, а Пеппе добродушно посмеивался над ними, не оставляя без внимания ни одно
неловкое движение.
Там же грелся на солнышке и Фортемани, пытаясь забыть выпавшие на его долю утренние переживания, пожирая глазами женщин и охорашиваясь, словно
павлин.
Полученный им урок, похоже, прошел не напрасно. Наемники, во всяком случае, вели себя куда как скромнее, а четверо из них, с алебардами на
плече, несли охрану на стенах замка. Возвращение Фортемани они встретили шуточками и пренебрежительными ухмылками, но пара тройка увесистых
затрещин утихомирили самых активных и привели в чувство остальных. И заговорил Фортемани резко, отрывистыми фразами, отдавая приказы, которые
надлежало выполнять, ибо неподчинение награждалось крепкой зуботычиной.
Действительно разительные перемены произошли с Фортемани, ибо вечером, когда наемники выпили, по его разумению, достаточно много, он приказал им
укладываться спать. А когда они никоим образом не отреагировали на его слова, пошел с жалобой к монне Валентине. Она беседовала с Франческо и
Гонзагой в крытой галерее столовой. Только отужинав, они обсуждали, что же делать дальше: покинуть замок или остаться в нем, бежать или отражать
нападение войск Джан Марии. Жалоба Эрколе прервала дискуссию. Валентина послала Гонзагу к наемникам, дабы их успокоить, что вызвало усмешку
Фортемани.
Валентина послала Гонзагу к наемникам, дабы их успокоить, что вызвало усмешку
Фортемани. Гонзага же с радостью кинулся исполнять поручение, видя в словах Валентины свидетельство того, что она ставит его выше Франческо. Но
его ожидал жестокий удар.
При его появлении никто и бровью не повел, а когда он попытался копировать Франческо, обозвав их швалью и свиньями, наемники, зная, что слова
его не подкреплены силой, ответили ему градом оскорблений, передразнивая его тенорок, который на крике переходил в фальцет, и советуя не
вмешиваться в мужские дела, а пойти и поиграть на лютне дамам.
Гонзага, однако, продолжал орать на них, и наемники начали злиться. Ухмылка на лице многих из них уступила место злобному оскалу. И тут мужество
изменило Гонзаге. Протиснувшись мимо Фортемани, который бесстрастно наблюдал за происходящим, привалившись спиной к дверному косяку, не
сомневаясь, что миссия придворного окончится провалом, Гонзага с горящими щеками вернулся к Валентине.
Ей ни в коей мере не понравился его рассказ, ибо он не признавался в своем позоре, а заявил, что наемники скопом бросились на него, желая
разорвать на части. Франческо же стоял у окна, барабаня пальцами по подоконнику, устремив взор на залитый лунным светом сад, ни словом, ни
жестом не показывая, что угомонил бы наемников, если б пошел к ним вместо Гонзаги. Наконец, Валентина повернулась к нему.
– Не могли бы вы… – она замолчала, вновь взглянула на Гонзагу, не желая более ущемлять его и без того сильно уязвленное самолюбие.
Франческо выпрямился.
– Я могу попробовать, хотя неудача мессера Гонзаги подсказывает мне, что шансов на успех мало. Остается лишь надеяться, что он не правильно
истолковал их намерения, и мне удастся убедить их разойтись по хорошему. Я попробую, мадонна, – и с этими словами сошел с галереи.
– У него все получится, – заверила Гонзагу Валентина. – На войне он не новичок и знает, с какими словами надо обратиться к этим людям.
– Я желаю ему успеха, – мрачно ответил Гонзага, – но готов с вами поспорить, что итог будет плачевный.
Спорить Валентина не стала, а десять минут спустя Франческо вернулся, такой же невозмутимый.
– Они утихомирились, мадонна.
Валентина удивленно глянула на него.
– Как вам это удалось?
– Без особого труда, хотя и возникли некоторые осложнения, – он бросил короткий взгляд на Гонзагу и улыбнулся. – Мессер Гонзага обошелся с ними
излишне мягко. Да и невозможно требовать от придворного той суровости, к которой привыкли эти головорезы. С ними нет нужды цацкаться, и лишний
подзатыльник будет только во благо, – говорил он вроде бы на полном серьезе, без тени иронии. Во всяком случае Гонзага последней не уловил.
– Чтобы я пачкал руки об эту мразь? – ужаснулся он. – Да я скорее умру.
– Или вскорости после этого, – вставил Пеппе, незамеченным поднявшийся на галерею. – Госпожа моя, видели бы вы нашего паладина. Наверное, Марс
никогда так не гневался, как он, появившись перед этими наемниками. С какой яростью приказал он укладываться всем спать, пообещав в противном
случае загнать их в казарму палкой.
– И они пошли? – спросила Валентина.
– Не сразу. Выпили они достаточно много, чтобы казаться себе храбрецами, и один из них попытался напасть на мессера Франческо. Но тот скрутил
наглеца в бараний рог и повелел Фортемани бросить его в подземелье и держать там, пока тот не протрезвеет. А затем вышел, не дожидаясь
исполнения своих приказов, полагая, что более его присутствие не требуется. И не ошибся. Они поднялись, кто то выругался, но не слишком громко,
дабы не услышал Фортемани, и отправились на боковую.