И это так скорее всего и было. С кем?
– Ни с кем я не встречался! – угрюмо повторил водитель. – А вы, парнишки, влезли не в свое дело. И как бы для вас это плохо не кончилось.
– Он нас пугает, – констатировал маленький. – Даже интересно. Давненько, Боцман, нас никто не пугал. Даже не помню, когда последний раз это было.
– В начале девяносто шестого в районе Ак‑Су, – напомнил Боцман. – Иса Мадуев грозил нам яйца отрезать и в рот засунуть.
– Нет, ты все перепутал, – возразил маленький. – В ущелье Ак‑Су Иса Мадуев и все восемь или девять его обалдуев лежали спеленутые, как грудные младенцы. Они не то что грозить, просто «мама» сказать не могли. А яйца тебе грозил отрезать Махмуд‑хан, когда мы брали его на живца. И ты как раз был живцом.
– Не напоминай мне об этом, – попросил Боцман. – Не напоминай, ладно? А то и я припомню тебе кое‑что, что вызовет у тебя не очень благодушное настроение.
– Извини, не буду. Просто к слову пришлось. Итак, Костя нас пугает. На всякий случай. А вдруг испугаемся. Потому что не такой же он идиот, чтобы думать по‑другому, а? Если мы его захватили и привезли сюда, значит, у нас были для этого какие‑то серьезные основания. И будущие опасности сейчас для нас – как урожай следующего года. То ли он будет, то ли погниет, то ли от засухи сгорит.
Нам сейчас нужны некие сведения, а Костя не хочет с нами ими поделиться.
Современная наука изобрела много средств для того, чтобы человек говорил то, о чем его спрашивают. Есть, например, полиграф – детектор лжи. Еще вкалывают особый наркотик, который растормаживает соответствующие центры. Но в нашем распоряжении нет ни полиграфа, ни наркотика. Придется обходиться старыми методами. Какой тебе кажется наиболее удачным. Боцман?
– Если бы у Махмуд‑хана ты был живцом, а не я, ты бы таких вопросов не задавал.
Элементарно. Зажимают яйца в дверях и начинают понемногу закрывать дверь. Больше трех минут никто не выдерживает. Я выдержал шесть, но только потому, что понял, что у вас какая‑то задержка.
– Не скромничай. Боцман. Ты выдержал ровно двенадцать с половиной минут. И еще выдержал бы – сколько нужно.
– Заткнись, – попросил Боцман. – Я же тебе сказал: заткнись. Это не самое приятное воспоминание в моей жизни.
– Извини, больше не буду, – охотно согласился маленький. – Просто мне хотелось сделать тебе комплимент.
– Потом будем комплиментами обмениваться. Когда дело закончим. Приступай.
Маленький подошел к водителю и буднично предложил:
– Вставай. И снимай штаны.
– Ребята! Да вы что?! Я и не думал вам грозить. Я просто предупредил вас об опасности, о которой вы, возможно, не знаете. А так я готов! Спрашивайте!
– Начнем с середины, чтобы тебе было легче, – проговорил маленький. – Губернатор провел разговор с хозяином дома номер семнадцать по улице Строителей. Кто это был?
– Николай Иванович Комаров, преподаватель института.
– Откуда ты знаешь?
– Случайно. Слышал, как секретутка сказала, когда созванивалась с ним.
– Губернатор пожал хозяину дома руку и сел в машину. Как он сел?
– Ну как? Нормально.
– Сколько лет ты возишь губернатора?
– Скоро четыре.
– Значит, успел изучить его привычки, манеру поведения?
– В общем, да.
– Вот и вспомни, как он после того разговора сел в машину. Дверцу сильно захлопнул?
Водитель глубоко задумался и решил, что откровенность в этом постороннем вопросе не сможет принести ему вреда, но подтвердит его искренность.
– А ведь и верно! – воскликнул он. – Так саданул дверцей, что я даже удивился.
Обычно он закрывает – ну, нормально. И сразу закурил. Обычно он в машине не курит, старается только в кабинете. И сразу скомандовал: езжай.
– А как обычно говорит? – спросил Боцман.
– Домой. Или в контору. Или еще куда. А тут сказал: езжай. И все. Только минут через пятнадцать приказал: на работу.
– Значит ли это, что губернатор остался недовольным результатами разговора с Комаровым? – спросил маленький.
– Пожалуй, да, – покивал водитель. – Да, недоволен. Это точно. Хмурый он был.
– И ты обратил на это внимание?
– Водители – народ приметливый. Если четыре года ездишь с одним и тем же человеком, невольно узнаешь его характер.
– Зафиксируем достигнутое, – предложил маленький. – Губернатор остался недоволен разговором с Комаровым, а ты обратил на это внимание.
– Но не придал значения, – уточнил водитель. – В один день у человека может быть одно настроение, в другой день другое.
– Ты мог и не придать значения настроению губернатора, потому что был не в курсе его дел. Но некто, назовем его пока мистер X., был в курсе и этим настроением чрезвычайно интересовался. И этому человеку ты дал знак о том, в каком настроении находится шеф. А конкретно – о том, что переговоры были безуспешными.
Скажу больше: ты подал этот знак в течение примерно пятнадцати минут после того, как губернатор сел в машину и вы отъехали от дома Комарова. Ты мог сразу мигнуть фарами или подфарником, мог сделать это или нечто такое же позже, но ты это сделал. И если ты сейчас назовешь этого человека, будем считать, что самая трудная часть нашей беседы уже позади.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – заявил водитель.
И тотчас, без всякой задержки, маленький как‑то странно махнул рукой, и на голову водителя обрушилась такая лавина боли, какой он не испытывал даже тогда, когда попал в аварию и его зажатую искореженным железом ногу вырезали автогеном.
При этом он не терял сознания, каждая крупица боли находила свое место и не исчезала, пока не источала свою силу. Он не знал, сколько продолжался этот ад – десять минут или час. Но скорее всего – не больше трех или пяти минут, потому что за это время его собеседники никак не сменили своих поз.
Когда боль наконец отпустила и он получил возможность все видеть и слышать, маленький заметил, обращаясь к высокому:
– Извини, Боцман. Я знаю, что ты не сторонник таких методов. Я тоже. Но это гораздо эстетичнее, чем зажимать яйца в дверях, а иногда оказывается и эффективнее. Страшна не боль. Страшен страх боли. Он его испытал. И испытает еще, если будет продолжать нести чушь, а не давать прямые и точные ответы на наши вопросы. Что успокаивает мою совесть? Я тебе скажу. Если бы мы попали в его руки, он не озадачивался бы морально‑этическими проблемами. Нет, не озадачивался. Но в данный момент, Костя, повезло нам, а не тебе. Поэтому кончай строить из себя Зою Космодемьянскую, если ты знаешь, о ком я говорю, и отвечай на наши вопросы. Коротко и точно. И правдиво, разумеется. Итак, когда ты подал знак?
– Сразу, как только отъехали.
– Какой?
– Мигнул левым подфарником. Хотя поворачивали мы направо.
– Сигнал был заранее оговорен?
– Да.
– Кому ты подал сигнал?
– Не знаю.
– Это не текст в нашем разговоре. Костя. В нашем разговоре не может быть слов «не знаю».
– Но я действительно не знаю! Было почти темно, туман. Я и понятия не имею, кто увидел мой сигнал.
– А кто должен был увидеть?
– Этого я тоже не знаю.