Конечно, теперь она взрослаяиуже
не верит этим глупостям; ну а все-таки, что бы она стала делать, еслибиз
стены вдругвышладевушка,красная,какраскаленнаяпечь,сглазами,
горящими словно головни? От одной этой мысли пот катился с нее градом.
На остановке, находившейся в восьмидесяти метрах от штольни,вагонетку
принимала другая откатчица, катившая ее еще восемьдесят метров до наклонного
штрека, откуда приемщик отправлял ее вместе с другими, спускавшимися сверху.
- Ловко! Славно ты устроилась! - сказалахудаятридцатилетняявдова,
увидев Катрину в одной рубашке. - Я так не могу, - подручные пристают ко мне
с разными гадостями.
- Еще бы! - ответила девушка. - А мне плевать на мужчин!.. Янезнаю,
куда от жары деваться.
Катрина покатила назад пустуювагонетку.Хужевсегобылото,что,
помимо близости Тартаре, имелась еще причина, из-за которой жара становилась
невыносимой. Работа подошла почти вплотную кстаройшахте,кзаброшенной
галерее Гастон-Мари, очень глубокой, где происшедший десять лет назадвзрыв
газа зажег жилу и она всеещепродолжалагоретьзаглинобитнойстеной,
построеннойдлялокализациикатастрофы.Стенуприходилосьпостоянно
ремонтировать. От отсутствия воздухаогоньдолженбылбыпогаснуть,но
неизвестные токи оживляли его, и огонь горел уже десять лет,накаляястену
до такой степени, что проходящих мимо обдавало жаром, словно из печки. Вдоль
этой-то стены и приходилось катить вагонетки на протяжениистаметровпри
температуре в шестьдесят градусов.
Сделав два конца, Катрина опять стала задыхаться.Ксчастью,вжиле
Дезире, одной из самых мощных во всей этой местности, штольня была широкаи
удобна. Пласт почти в два метра высотой позволял работать стоя, ноуглекопы
предпочли бы самую тяжелую работу в более прохладном месте.
- Эй ты! Заснула, что ли? - грубо крикнул Шаваль, заметив, чтоКатрина
не шевелится. -Иктоэтомнеподкинултакуюклячу?Накладывайживо
вагонетку и кати!
Катрина стояла внизу штольни, опершись на заступ. Она чувствоваласебя
все хуже и смотрела навсехтупымвзглядом,ничегонеслыша.Углекопы
работали в красноватом свете лампочек совершенно голые, точнозвери,такие
черные и грязные от, пота и угля, что нагота ихнесмущаладевушку.Этот
тяжелый труд, эти напряженные обезьяньи хребты, эти покрытые угольнойпылью
тела, изнемогающие среди глухих ударов и стона, представляли адское зрелище.
ВсежемужчиныхорошовиделиКатринуипересталиработатькайлами;
посыпались шутки насчет того, что девушка сняла штаны.
- Смотри, не простудись!
- Вот у нее ноги, так ноги! Скажи-ка,Шаваль,пожалуй,хватитина
двоих!
- Что ж! Надо посмотреть! Ну-ка, подыми выше. Еще выше!
Тогда Шаваль, не сердясь на насмешки, набросился на Катрину:
- Чего стала? Двинешься ты,чертвозьми?.
.Вотпадка-тонавсякие
мерзости... Будет стоять да слушать до утра.
С большим усилием Катрина принялась наполнять вагонетку; потомонаее
толкнула. Галерея была слишком широка, чтобы можно было упиратьсявстены;
босыеногидевушкинапряженноотыскивалиточкуопорымеждурельсами;
согнувшись и вытянув руки, она медленно подвигаласьвперед.КогдаКатрина
дошла до глинобитной стены, снова началось то же мучение; по всемуеетелу
катился крупными каплями пот, как будто она попала под проливной дождь. Едва
пройдя треть пути до остановки, онаужебылавсямокрая,ослепшая,вся
вымазаннаячернойгрязью.Узкаярубашка,точнообмакнутаявчернила,
прилипла к телу и от движения поднялась до самых бедер. Этотакмучительно
связывало девушку, что пришлось снова остановиться.
Что с ней сегодня? Никогда еще она не чувствовала такой вялости, словно
тело было набито ватой. Должно быть, это от вредного воздуха. Вентиляцияне
доходиладоэтойотдаленнойштольни.Приходилосьдышатьсамыми
разнообразными испарениями, которые выделялись изугольнойпылислегким
журчанием ручейка, часто в таком изобилии, что гасли лампочки; нарудничный
газ рабочие уже не обращали внимания, потому что онбилимвносиногда
недели две подряд. Катрина хорошо знала этот вредный, "мертвый" воздух,как
его называли углекопы; понизу стлались тяжелые удушливые газы, а наверху был
самовоспламеняющийся легкий газ, уничтожавший, точно ударгрома,подземные
строения шахты и сотни людей. Катрина столько его наглоталась с детства, что
не понимала, почему она так плохо переносит его теперь,отчегоунеетак
шумит в ушах и жжет в горле.
Это быланастоящаяпытка.Вполномизнеможениионапочувствовала
необходимость сбросить рубашку: малейшие складки резали и жгли тело. Она еще
несдавалась,попробовалакатитьвагонеткудальше,нодолжнабыла
выпрямиться. Успокаивая сама себя, что успеет одеться наостановке,онас
лихорадочной быстротойсталасбрасыватьссебявсе:подпоясывавшуюее
веревку, рубашку; казалось, она готова была содратьссебякожу.Теперь,
голая, жалкая, доведенная до состояния существа,вымаливающегоподачкуна
грязных дорогах, словно ломовая кляча, с черным от сажи крупом, побрюхов
грязи, она на четвереньках потащилась дальше, проталкивая вагонетку.
И тут Катрина пришла в полное отчаяние: нагота не облегчила ее. Чтоже
еще снять? Шум в ушах оглушал; ей казалось, чтоголоваеевтисках.Она
упала на колени. Ей почудилось, что лампочка,стоявшаяввагонеткемежду
кусками угля, гаснет. В смутном сознании девушки вспыхивала одна лишь мысль:
надо прибавить фитиль. ДваразаКатринапыталасьосмотретьлампочку,и
всякий раз, когда она ставила ее на землю, свет в лампочке бледнел, точноу
нее не хватало дыхания. Вдруг лампочка совсем погасла. Тутвсерухнулово
тьму,вголовезавертелсяжернов,сердцеобомлело,пересталобиться,
бесконечная усталость охватила все тело усыпляющейсилой-Катринаупала
навзничь, задыхаясь, чувствуя, что умирает от удушья.