Так же будут вопить женщины, и мужчиныбудутщелкатьволчьимичелюстями.
Такие же лохмотья, такой же грохот сабо, такое жестрашноемесивогрязных
тел и чумного дыхания сметут старый мир в жестокой схватке. Запылают пожары,
в городах не останется камня на камне, люди опять вернутсякжизнилесных
дикарей: после повальной оргии и кутежа, во время которых бедные в одну ночь
опустошат погреба и упьются женами богатых, не останется ничего -нигроша
от былого богатства, никакого следа прежних прав, и так до дня, когда,быть
может, родится новая земля. Вот что неслось по дороге, как сила природы, как
ветер, хлещущий в лицо.
Заглушая "Марсельезу", раздался страшный крик:
- Хлеба! Хлеба! Хлеба!
Люси и Жанна, почти в обмороке, прижались кг-жеЭнбо.Негрельстал
перед ними, как бы желая защитить их своим телом. Может быть, в подобныйже
вечер рухнул античный мир? То, что ониувидали,совершенноошеломилоих.
Толпа уже почти вся прошла мимо, в хвосте еще тянулись отставшие, каквдруг
показалась Мукетта. Она шла медленно, высматривая буржуа у садовых калиток и
окон домов: завидяихинеимеявозможностиплюнутьимвлицо,она
показывала им то, что выражало унееверхпрезрения.ИсейчасМукетта,
очевидно, кого-то заприметила; задрав юбки, она показала свой огромный голый
зад, освещенный последними лучами солнца. Даже бесстыдства не было в этом, -
он был страшен и не вызывал смеха.
Все исчезло, поток катился кМонсуподороге,потропинкам,между
низеньких ярко раскрашенных домов. Коляску выкатили со двора,нокучерне
ручался, чтодовезетдамблагополучно,еслизабастовщикизапрудятвсю
дорогу. К несчастью, другого пути не было.
- Надо все-таки ехать, нас ждет обед, - проговорила г-жа Энбо внесебя
от страха. - Не могли эти гнусные рабочие выбрать другойдень,анетот,
когда у меня гости! Вот и делай людям добро!
Люси и Жанна старались вытащить из сена Сесиль; она отбивалась,боясь,
что эти дикари еще не прошли, и повторяла,чтонежелаетничеговидеть.
Наконец все разместились в коляске. Негрель селналошадь,иемупришла
мысль, что можно ехать проулками через Рекийяр.
- Поезжайте шагом, - сказал он кучеру,-дорогатамотвратительная.
Если толпа помешает, вы остановитесь за старой шахтой, а мы пойдем пешкоми
как-нибудь проберемся через садовую калитку. Коляскуилошадеймысможем
оставить где-нибудь на постоялом дворе.
Они выехали. Вдали толпадвигаласьпонаправлениюкМонсу.Стой
минуты, как жители два раза видели жандармов и драгун, онибыливпанике:
передавали ужасные вести, говорилиорукописныхпрокламациях,вкоторых
грозили вспороть буржуа брюхо. Никто их не читал, но этоникомунемешало
дословно приводить оттуда фразы.Нотариусбылвневероятномстрахе:он
получил анонимное письмо с предупреждением, что унеговпогребезаложен
бочонок с порохом, который будет взорван, если онневыскажетсявпользу
народа.
Из-за этого-то письма Грегуары и опаздывали к обеду. Они его обсуждали,
думали, не проделка ли это какого-нибудь шутника; но тут появиласьтолпаи
окончательнонавелапаникунавесьдом.Грегуарывсеещеулыбались.
Приподняв уголок занавески, они смотрели, не веря, что имгрозитсерьезная
опасность, убежденные, что все кончитсяпо-хорошему.Пробилопятьчасов:
времени еще довольно, они успеют. Улица очистится. Они перейдут через дорогу
прямо на обед к Энбо, где их ждет Сесиль. Она, наверное, уже вернулась. Но в
Монсу, по-видимому, никто не разделял ихбеспечности:людиметались,как
потерянные; окна и двери запирались с невероятной быстротой. Потусторону
дороги Грегуары увидели Мегра, который забаррикадировал свою лавкубольшими
железными болтами:онбылбледенкакполотноитакдрожал,чтоего
болезненная жена принуждена была сама завинчивать гайки.
Перед домом директора толпа остановилась. Раздался крик:
- Хлеба! Хлеба! Хлеба!
Господин Энбо стоял у окна, когда вошел Ипполит, чтобы закрытьставни,
боясь, как бы не разбили камнями стекла. В нижнем этаже он ужеэтосделал.
Слуга поднялся наверх: слышно было, как стукнулишпингалеты,какодназа
другой спускались деревянные жалюзи. К несчастью,невозможнобылозакрыть
огромное кухонное окно в подвальномэтаже-этовызывавшеебеспокойство
окно, через которое можно было видетькастрюлиивертела,блестевшиена
огне.
Машинально, желая посмотреть на улицу,г-нЭнбоподнялсянатретий
этаж, в комбату Поля: оттуда хорошо можно было видеть дорогудалековлево,
до самых, складов Компании. Стоя за ставней, онсмотрелсверхунатолпу.
Опять его взволновал вид этой комнаты: прибранный туалетныйстол,холодная
кровать с чистыми, аккуратно натянутыми простынями. Его недавнеебешенство,
страстная борьба с самим собой привели теперь кбесконечнойусталости.Он
успокоился и, какэтакомната,ужеостывшая,убраннаяпослеутреннего
беспорядка и принявшая обычный опрятный вид, обрел привычную осанку. Кчему
поднимать скандал? Разве что-нибудь изменилось?Простоуегоженыстало
одним любовником больше; то, что она избрала его в собственнойсемье,мало
отягчало самый факт.Можетбыть,этодажелучше,-онабудетбольше
соблюдать внешние приличия. Ему стало жалко себя привоспоминанииосвоей
безумной ревности. Как глупо было бить кулаками по этой постели!Терпелже
он другого - вытерпит и этого. Будет немного больше презрения, вот и все. Во
рту он ощущал странную горечь.Яснабыланенужностьвсего-вековечное
страдание жизни, стыд за себя, за то, что он обожалижелалэтуженщину,
несмотря на всю грязь, в какой он ее; оставлял.
Под окнами с удвоенной силой разразился вопль:
- Хлеба! Хлеба! Хлеба!
- Дурачье! - процедил сквозь зубы Энбо.
Он слушал, как его ругали за огромное жалованье, называлитолстобрюхим
бездельником, грязной свиньей, которая обжираетсялакомымияствами,когда
рабочие дохнут с голода.