Катрина вслух читала клички, написанные на цинковых дощечках,прибитых
над кормушками; но вдруг она слабо вскрикнула: вглубинестойлаподнялась
какая-то фигура, - то былаМукетта,котораясиспуганнымлицомвылезла
из-под вороха соломы, где онаспала.Попонедельникам,утомленнаяпосле
воскресной гулянки, она обычно сильно ударяла себя по лбу,чтобыпошлаиз
носу кровь, и убегала из штольни, будто бы за водой; на самомжеделеона
пробиралась в конюшню и ложилась там, среди лошадей,натеплуюподстилку.
Отец,излюбвикней,допускалэто,хотяирисковалнажитьсебе
неприятность.
В это самое время вошел старый Мук, коротконогий плешивыйчеловеклет
пятидесяти, истомленный, хотя и толстый, что было редкостью для шахтераего
возраста. С тех пор какегоперевелинадолжностьконюха,ондотого
пристрастился к жеваниютабака,чтоегопочерневшиедесныкровоточили.
Увидев, что с его дочерью еще двое, он рассердился.
- Чего вы тут все шляетесь?Эйвы,плутовки,зачемпритащилисюда
мужчину?.. Небось, для того, чтобы проделывать все ваши мерзости уменяна
соломе?
Мукетта нашла, что это очень забавно, и держалась за живототхохота.
Этьенже,смущенный,отошел.Катринаулыбнуласьему.Когдавсетрое
вернулись в приемочную, туда же прибыли с поездом вагонеток Бебер иЖанлен.
Вагонеткам пришлось дожидаться подъемной машины. Девушка подошлаклошади,
приласкала ее и стала расхваливать своему спутнику. Это былаБоевая,самая
старая из всех лошадей шахты, белой масти, уже целыхдесятьлетпробывшая
под землей. Десять лет прожила она в этой яме, все в одном и том жестойле,
постоянно выполняя ту же работу в темных подземных галереях,иужебольше
никогда не видала дневного света. Разжиревшая, с гладко лоснящейся шерстью и
добрыми глазами, она вела спокойную жизнь мудреца вдали от земныхбедствий.
Впрочем, за время пребывания во мраке она сталаоченьсметливой.Онатак
хорошо изучила свой путь, что сама отворялаголовойвентиляционныедвери,
наклоняясь в низких местах, чтобы не ушибиться. И конечно, она тожесчитала
проделанные ею концы; после положенного числа поездоконаотказываласьот
дальнейших, и ееприходилосьотводитьвстойло.Атеперьприближалась
старость, и кошачьи глаза ее временами подергивались дымкой скорби. В темных
сновидениях она, быть может,виделасвоюродинувМаршьенненаберегу
Скарпы, мельницу в густой зелени, колеблемой легким ветром. Что-то горелов
воздухе - огромный светильник, точное представление о котором ускользалоиз
ее лошадиной памяти. И она переступала дрожащими от старости ногами, понурив
голову и тщетно силясь вспомнить солнце.
Между тем у подъемноймашиныпродолжаласьработа;сигнальныймолот
ударил четыре раза, - спускали лошадь. Это всегда вызывало волнение, так как
порою случалось, что перепуганное животное опускалось ужемертвым.Наверху
опутанная сетями лошадь отчаянно билась, но как только она чувствовала,что
почва уходит из-под ног, она как бы застывала и цепенела; ни малейший трепет
непробегалунеепокоже,глазаоставалисьширокораскрытымии
неподвижными.
Наверху
опутанная сетями лошадь отчаянно билась, но как только она чувствовала,что
почва уходит из-под ног, она как бы застывала и цепенела; ни малейший трепет
непробегалунеепокоже,глазаоставалисьширокораскрытымии
неподвижными. На этот раз лошадь быласлишкомвеликаинепомещаласьв
подъемнике; пришлось поместить ее над клетью,пригнувголовуиприкрутив
набок. Из предосторожности спуск замедлили; он продолжался минуты три.
Волнение внизу все возрастало. В чем дело? Неужелиеетакиоставят
висеть вэтоммраке?Наконецлошадьпоявилась,совершенноокаменелая;
остановившиеся глаза ее были расширены от ужаса. Это была гнедая кобыла, без
малого трех лет, по кличке Труба.
- Осторожнее! - крикнул старыйМук,которомупорученобылопринять
лошадь. - Снимайте ее, только пока еще не развязывайте.
Вскоре Трубу, как тушу, уложили на чугунные плиты. Она не шевелилась и,
казалось, все еще не могла оправиться откошмарноговиденияэтойтемной,
нескончаемой ямы, отгулкогошумаигрохота,раздававшихсявобширном
помещении приемочной. Когда ее начали развязывать,кнейподошлаБоевая,
которую только что распрягли; вытянув шею, она стала обнюхиватьсвоюновую
подругу, спущенную в шахтусповерхностиземли.Рабочиерасступилисьи
шутили: "Ну, что! Хорошо от нее пахнет?" НоБоевая,казалось,неслышала
насмешек. Ею овладело волнение. Она вдыхала дивныйзапахсвежеговоздуха,
забытый запах солнца и травы и вдруг звучно, ликующе заржала, -новэтом
послышалось умиленное рыдание. Казалось, вновь прибывшая несла ей привет; то
было веяние радости из былого мира, скорбь темничного коня, которому суждено
вновь подняться на землю только мертвым.
- Ну и стерва же этаБоевая!-кричалирабочие,развеселившисьот
выходок своей любимицы. - Глядите, каконаразговариваетсосвоейновой
товаркой.
МеждутемТруба,которуюразвязали,всеещенешевелилась.Она
продолжала лежать на боку, оцепенев от страха, как будто чувствовала на себе
сеть. Наконец ее, оглушенную и дрожащую, подняли на ноги ударом бича. Старый
Мук увел обеих подружившихся лошадей.
- Ну,что,придетнаконецнашчеред?-спросилМаэ.Надобыло
освободить клети, а кроме того, оставалось еще
десять минут до окончания работ.Забоипостепеннопустели,совсех
штолен возвращались углекопы. Их собралось уже допятидесятичеловек.Все
они были мокрые и дрожали от холода под вечной угрозойсхватитьвоспаление
легких. Пьеррон, несмотря на свою слащавую внешность, дал пощечину дочери за
то, что онаушлаизштольнираньшевремени.Захарияисподтишкащипал
Мукетту, чтобы согреться. Междутемнедовольстворосло.ШавальиЛевак
рассказывали об угрозеинженерасбавитьплатусвагонеткииназначить
отдельную плату за крепление.