Шестилетняя девочка, едва встав, нападалана
мальчика, который был двумя годамимоложеееипереносилколотушки,не
пытаясь дать сдачи. У обоих были непомерно большие, словно раздутые, головы,
с копною растрепанных белокурых волос.Альзираоттащиласеструзаноги,
пригрозив, что выпорет ее. Потом началось умывание и одевание детей; онине
давались и топали ногами. Ставней не открывали, чтобынебудитьдеда.Он
продолжал храпеть, невзирая на ужасающую суматоху, поднятую детьми.
- У меня готово! Скоро вы там, наверху? -позваламать.Маэоткрыла
ставни в нижней комнате, разгребла огонь,
подбросила угля. Она надеялась, что старикоставилнемногосупа.Но
котелок был выскоблен до дна; пришлось сварить горсть вермишели, которую Маэ
три дня держала про запас. Дети съедят ее и без масла, - все равно ничего не
осталось со вчерашнего дня; но она была крайне изумлена, увидав, что Катрина
ухитрилась оставить от бутербродов кусок масла величиной сорех.Буфетна
этот раз был совершенно пуст: ни корки хлеба, ни остатков какой-нибудьеды,
ни даже кости, которую можно поглодать.Каконибудутжить,еслиМегра
откажется отпускать им в кредит и если господа в Пиолене не дадут ей ста су?
Когда мужчины и дочь вернутся из шахт,имнепременнонадобудетпоесть;
люди, к сожалению, не изобрели еще способа жить без еды.
- Да идите же вы наконец! - крикнула Маэ, начиная сердиться. - Мне пора
уходить.
Когда Альзира идетисошливниз,матьразлилавермишельпотрем
маленьким тарелкам. Ей самой, уверяла она, не хочется есть. Хотя Катрина уже
разбавляла водой вчерашнюю кофейную гущу, Маэ долила ее еще раз и выпила две
больших кружки кофе, до того светлого, что он больше напоминал ржавуюводу.
Все-таки это подкрепит ее.
- Слушай, - сказала Маэ, обращаясь к Альзире, - не буди дедушку, смотри
за Эстеллой, чтобы она не разбилась, а еслипроснетсяиначнетужочень
орать, то вот кусок сахару - разведи в воде и давай ей с ложечки. Я знаю, ты
девочка умная и не съешь его сама.
- А как же школа, мама?
- Школа! В школу пойдешь в другой раз... Ты мне дома нужна.
- А обед? Хочешь, я сварю - ты, может быть, поздно вернешься?
- Обед... обед... Нет, подожди меня.
Альзира, как большинство болезненных детей, была не полетамразвита.
Девочка отлично умела готовить, но она всепонялаиненастаивала.Весь
поселок проснулся, дети кучками шли в школу, шаркая подошвамипотротуару.
Пробило восемь часов; слева через стену, от Леваков,всегромчеслышались
разговоры. Начинался бабий день, - женщины распивали кофе и, подбоченившись,
без устали мололи языками, словно жернова намельнице.Коконномустеклу
прильнуло поблекшее лицо с мясистыми губами и приплюснутым носом, послышался
голос:
- Новость какая, послушай-ка!
- Нет, нет, после! - ответила Маэ. - Мне надо уходить.
И, боясь, как бы не соблазниться предложением зайти ивыпитьгорячего
кофе, она накормила Ленору и Анри и вышла с ними.
НаверхудедБессмертный
все еще спал, убаюкивая мерным храпом весь дом.
Маэ с удивлением заметила, что ветер прекратился.Наступилавнезапная
оттепель; небо было землистого цвета, стены покрылись зеленоватойсыростью,
дороги стали грязными. Тобылаособаягрязькаменноугольныхместностей,
черная, как разведенная сажа, до того густаяилипкая,чтовнейвязла
обувь. СейчасжепришлосьнашлепатьЛенору:оназабавляласьтем,что
набирала слой грязи на башмаки, словно на лопату. Выбравшись из поселка, Маэ
пошла вдоль отвала, а затем по дороге кканалу;длясокращенияпутиона
пересекалапустыри,обнесенныеобомшелымиизгородями.Сараисменялись
длиннымизаводскимикорпусами,высокиетрубыизвергаличернуюкопоть,
загрязнявшую эту деревню, превращенную вфабричноепредместье.Закучкой
тополей показалась старая шахта Рекийяр с обрушившейсябашней,откоторой
уцелел лишь мощный остов. Свернув направо,Маэвышланаконецнабольшую
дорогу.
- Постой, постой, поросенок! - закричала она. - Вот я тебе задам.
На сей раз попался Анри: он набрал в горсть грязи имялее.Маэбез
разбора надавала оплеух обоим ребятам; те стихли и только поглядывали искоса
на маленькие следы, остававшиесянадороге.Онишлепалипогрязи,уже
утомленные, потому что им приходилось на каждом шагу вытаскивать ноги.
От Маршьенна на протяжении двух миль шла мощеная дорога; онапролегала
среди красноватых полей, прямая, точно лента, смазанная дегтем.Дальшеона
тянулась тонким шнуром, пересекая Монсу,стоявшеенаотлогоспускавшейся
равнине. Дороги на севере протянутымеждупромышленнымигородами,словно
бечева; порою они делают легкие изгибы, еле заметные подъемыимало-помалу
обстраиваются, превращая целую округу в рабочий поселок. Справа и слева,до
самого концаспуска,тянулиськирпичныедомики.Чтобыхотьчем-нибудь
оживить уныние окружающей местности, их покрасили - одни в желтую, другиев
голубую, третьи в черную краску, - в черную, вероятно, из тогосоображения,
что в конце концов все они почернеют. Несколькобольшихдвухэтажныхдомов
для заводского начальствапрорезывалилиниюскученныхдомишек.Церковь,
также кирпичная,своейчетырехугольнойколокольней,ужепотемневшейот
угольной пыли, напоминала новенькую модель доменной печи. Наряду с сахарными
заводами, канатными фабрикамиимельницамивидноеместозанимализдесь
танцевальные залы, кофейни, пивные; на тысячудомовихприходилосьболее
пятисот.
Но вот пошли заводские корпуса, принадлежавшие Компании, - длинныйряд
складов и мастерских. МаэвзялаАнрииЛенорузаруки.Позадизданий
находился дом директора Энбо, выстроенный в виде швейцарской горной хижины и
отделенный от дороги решеткой, за которой виднелся сад с чахлымидеревьями.
У подъезда остановился экипаж; из него вышел господин сорденомидамав
меховом манто -вероятно,гостиизПарижа,приехавшиесмаршьеннского
вокзала.