Такова уж, видно, судьба,
приходитсяснеймириться;скольконибейся-всеравноничегоне
переменится. А по-моему, главное, сударь, это жить, какбогпослал,ипо
совести делать свое дело.
Господин Грегуар весьма одобрил ее.
- С такими убеждениями, моя милая, человек никогда не пропадет.
Онорина и Мелани принесли наконец узел. Сесильсамаразвязалаегои
достала два платьица. Потом прибавила к ним платки, даже чулкииперчатки;
она уверяла, что все это будет детям впору,ивелелагорничнойзавернуть
отложенные вещи. Сесиль очень торопилась: учительница музыки наконец пришла,
и потому она спешила выпроводить из дому и мать и детей.
- Мы совсем без денег, - робко проговорила Маэ, - если быунасбыло
хотя бы сто су...
Слова застряли у нее в горле, потому что Маэ были горды иникогдаеще
не просили милостыни. Сесильсбеспокойствомвзглянуланаотца,ноон
наотрез отказал, с таким видом, будто исполнял, некий долг.
- Нет, это не в наших правилах. Мы не можем.
Тогда девушка, тронутая отчаянием, которое отразилось налицематери,
решила дать что-нибудь детям: они все время пристальносмотрелинабулку;
Сесиль отрезала два ломтя и протянула им.
- Вот! Это вам.
Но затем она взяла их обратно и велела подать себе старую газету.
- Погодите, поделитесь с братьями и сестрами.
И она выпроводила их, а родители между темсумилением,смотрелина
дочь. Бедные малютки, у которых не было хлеба,ушли,благоговейнонесяв
озябших ручонках два куска сдобной булки.
Маэ тащила детей за руки по шоссе; она не видела ни пустынных полей, ни
черной грязи, ни тусклого неба: все кружилось у нее в глазах. Проходяснова
через Монсу, она решительными шагами вошла к Мегра и так умоляла его, чтов
конце концов не только раздобыла два хлеба, кофе и масло, нодажеполучила
желанную монету в сто су: Мегра занимался, между прочим, иростовщичеством.
Ему нужна была не она, а Катрина. Маэ поняла это, когда он сказал, чтобы она
присылала за провизией дочь. Там видно будет. Катрина отхлещет его по щекам,
если он даст рукам волю.
III
На колокольне кирпичной церковки поселка Двухсот Сорока, где аббат Жуар
служилповоскресеньямобедню,пробилоодиннадцать.Рядомсцерковью
находилась школа - тоже кирпичное здание, откуда слышались протяжныеголоса
детей, хотя окна были от холода закрыты.Наширокихулицах,ссадиками,
прилегавшими к одинаковым домикам четырехбольшихкварталов,небылони
души. Деревья были еще позимнему голы; грядки в каменистой почвеизрыты,и
последниеовощигорбилисьгрязнымикучками.Вкухняхстряпали,трубы
дымились. Порою возле домов появлялась женщина, отворяла дверьиисчезала.
Дождь прекратился, но небо оставалось серым, и воздух былдотогонасыщен
влагою, что из водосточных трубвсеещестекаликапли,падаявкадки,
стоявшие на мощеных тротуарах.
И весь этот однообразный поселок, построенный
на обширной плоской возвышенностииопоясанныйчернымидорогами,словно
траурной каймой, оживляли только правильные рядыкрасныхчерепичныхкрыш,
которые беспрестанно омывал дождь.
На обратном пути Маэ сделала крюкизашлакупитькартофеляужены
одного надзирателя, у которой сохранился еще прошлогодний запас. За сплошным
рядом чахлых тополей - единственным деревом этих равнин -находиласькучка
одиноких построек; дома были соединены группами по четыре и окружены садами.
Компания сохранила этотучастокдляштейгеровинадзирателей.Углекопы
прозвали его поселком "Шелковых чулок", свой же район ониназвалипоселком
"Плати долги" - в насмешку над горькой нищетой.
- Уф! Вот и мы наконец, - сказала нагруженная пакетамиМаэ,пропуская
вперед Ленору и Анри, грязных, с окоченевшими ногами.
У огня сидела Альзира с кричащей Эстеллой на руках;девочкастаралась
убаюкать малютку. Сахару уже не было; не зная, как заставитьеезамолчать,
Альзира задумала обмануть Эстеллу, дав ей свою грудь. Эточастоудавалось.
Но теперь, однако, ничегоневыходило:сколькодевочканирасстегивала
платье и ниприкладывалаЭстеллуксвоейтощейдетскойгруди,тане
унималась и яростно кусала кожу на груди, ничего не получая.
- Дай мне ее! - крикнула мать, освободившисьотпакетов.-Онанам
слова не даст сказать!
Маэ высвободила из корсажа свою грудь, тяжелую, словнополныйбурдюк.
Приникнув к ней, крикунья сразу стихла. Теперь можно былоразговаривать.В
доме все обстояло хорошо; маленькая хозяйка смотрелазаогнем,подмелаи
прибрала столовую. Наступила тишина; наверху храпел дед всетемжемерным
неумолчным храпом.
- Сколько хороших вещей! - проговорила Альзира, с улыбкойрассматривая
съестные припасы. - Если хочешь, мама, я теперь сварю суп.
Столбылзавален;нанемлежалисвертоксплатьем,двахлеба,
картофель, масло, кофе, цикорий и полфунта студня.
- Ах да, суп! - разбитым голосом сказалаМаэ.-Надобудетсходить
набрать щавелю и надергать порею... Нет, для мужчиняприготовлюпотом...
Поставь варить картошку, мы поедим с маслицем... Да, еще кофе - не забудьи
кофе сварить.
Тут она вдруг вспомнила о сдобной булке и поглядела на ЛеноруиАнри,
которые успели отдохнуть и веселовозилисьнаполу.Неужелиэтиобжоры
втихомолку съели ее по дороге? И Маэ надавалаимподзатыльников.Альзира,
уже поставившая котелок на огонь, успокоила ее:
- Оставь их, мама. Если это было для меня, то ведь ты знаешь,чтомне
все равно, а они так далеко ходили, что успели проголодаться.
Пробило полдень. По улице зашлепали ребята,возвращавшиесяизшколы.
Картофель сварился, кофе, на добрую половину смешанный с цикорием, тожебыл
готов и переливался наплитукрупнымикаплями,спротяжнымбульканьем.