Видя, чтоЖанленхочетукрадкой
улизнуть в открытую дверь, мать окликнула его:
- Ты куда?
- Туда.
- Куда это туда?.. Пойди и набериквечеруодуванчиковдлясалата.
Слышишь? А если не принесешь, я тебе задам!
- Ладно, ладно!
Жанлен ушел,засунуврукивкарманы,волочапоземледеревянные
башмаки; онраскачивалнаходусвоетощеетелодесятилетнегоуродца,
подражая старому шахтеру. Вслед занимсверхуспустилсяЗахария,одетый
болеещеголевато-вчернуюфуфайкусголубымиполосками,плотно
обтягивавшую его стан. Отец крикнул ему, чтобыонневозвращалсяслишком
поздно; тот вышел с трубкой в зубах, кивнул головой, неответивнислова.
Лохань снова наполнили теплой водой.Маэмедленноснималблузу.Альзира
мигом увела Ленору и Анри на улицу. Отец не любил мыться при всех,какэто
делалось в большинстве домов в поселке. Впрочем, онникогонепорицалза
это, только говорил, что полоскаться вместе могут одни дети.
- Что ты там делаешь наверху? - крикнула Маэ, подойдя к лестнице.
- Чиню платье, вчера порвала, - ответила Катрина.
- Хорошо... Не ходи сюда, отец моется.
Супруги остались одни. Жена решилась наконец положить Эстеллу настул.
Лежа в тепле возле печки, девочка каким-то чудом не кричалаисмотрелана
родителей глазами крохотного, бессмысленного существа.Маэ,совсемголый,
присел на корточки перед лоханью и прежде всего окунулголову,намыливее
черныммылом,отпостоянногоупотреблениякотороговолосырабочих
обесцвечиваются и желтеют. Затем он влез в воду, намылил грудь, живот, руки,
бедра и принялся изо всех сил скрестись обеими руками. Жена стоялавозлеи
смотрела на него.
- Знаешь, - начала она, - я поглядела натебя,когдатыпришел.Ты
измучился, правда? А потом повеселел,когдаувидалпровизию...Представь
себе, эти господа из Пиолены не дали мнениединогосу.Онибылиочень
любезны, подарили детям по платью, и мне стыдно былоклянчитьуних;мне
всегда не по себе, когда я прошу.
Она на минуту замолчала и подошла к стулу переложить Эстеллу, чтобыта
не свалилась. Маэ продолжал мыться, незадаваяженевопросов;егоочень
интересовало происхождение провизии, но он терпеливо дожидался, пока жена не
расскажет сама.
- Надобно тебе знать, что Мегра наотрез отказал мне и чутьневыгнал,
как собаку... Можешь себе представить, каково мне было!Всеэтишерстяные
платьица греют, да в брюхе-то остается пусто, верно?
Он поднял голову, ни слова не говоря. Ничего в Пиолене, ничего у Мегра:
так откуда же? Она, по обыкновению, засучила рукава, чтобы вымыть ему спину.
Маэ любил, чтобы жена его мыла и растирала изо всех сил. Онавзяламылои
начала тереть ему плечи, а он расставлял ноги, чтобы крепче стоять.
Онавзяламылои
начала тереть ему плечи, а он расставлял ноги, чтобы крепче стоять.
- Ну вот, пошла я опять к Мегра и сказала ему... Чего я толькотамне
наговорила: и что сердца-тоунегонет,ичтоснимнепременнобеда
случится,еслиестьназемлесправедливость.Яемунадоела,он
отворачивался, хотел улизнуть...
Маэ вымыла мужу спинуиприняласьусерднорастиратьвсетело,не
оставляя ни складочки, так что оно заблестело, словно еекухонныекастрюли
после субботней уборки. Сама она до тоговспотелаизапыхаласьотсвоей
работы, что еле могла произнести слово.
- В конце концов он обозвал меня старой приставалой... У нас будет хлеб
до субботы; но лучше всего то, что он еще дал мне взаймы сто су... Я забрала
масла, кофе, цикория, хотела даже взять свинины и картофеля, но тут онстал
ворчать... Я заплатила семь су за студень, восемнадцать су за картофель, и у
меня осталось еще три франка сорок пять сантимов на рагуинапохлебку...
Что скажешь, а? По-моему, утро не пропало у меня даром.
Она стала насухо вытирать его тряпкой.Оченьдовольный,недумаяо
новом долге, он засмеялся и крепко обхватил ее руками.
- Пусти, дурак! Ты мокрый и измочишь меня... Ятолькобоюсь,какбы
Мегра не задумал...
ОнахотелабылоподелитьсясвоимиопасенияминасчетКатрины,но
промолчала. К чемутревожитьотцараньшевремени!Потомразговоровне
оберешься.
- Чего не задумал? - спросил он.
- Нажиться на нас, вот чего. Надо будет сказать Катрине, чтобы онакак
следует проверяла запись.
Он снова обнял ее и уже не отпускал. Мытье обычно этимкончалось.Маэ
всегда оживлялся, когда жена так сильно растирала его, а затем надевалаему
чистое белье, которое щекотало волоски на руках инагруди.Тожесамое
происходило, впрочем, и у всех в поселке:этобылчасутех,послечего
женщины беременели гораздо чаще, чем хотели. Ночью вся семья бывала в сборе,
и это мешало. Маэ подтолкнул жену к столу,балагуря,какбравыймужчина,
который хочет насладиться единственным хорошим часом в сутки; он называл это
своим десертом, и притом еще даровым. Изогнув свой полный станивыставляя
налитую грудь, она, шутки ради, слегка сопротивлялась.
- Какой ты глупый!.. Да ещеЭстелласмотритнанасвовсеглаза!
Погоди, я хоть поверну ее.
- Вот еще! Да разве трехмесячный ребенок что-нибудь понимает?
Наконец Маэ надел сухие штаны. Ему доставляло удовольствие, вымывшись и
побаловавшись с женой, посидеть без рубашки.Наегокоже,белой,каку
малокровной девушки, виднелись порезы и царапины от падавших в шахтекусков
угля, - "памятки", как называли их углекопы, - и он гордился ими,вытягивая
большие мускулистые руки, выпячивая широкую грудь, блестевшую, словно мрамор
с синими прожилками. Летом все шахтеры выходили втакомвиденаулицуи
стояли у своих дверей.