Что же касается деда, то ему приходилось всего за три дня.
Все равно, если прибавить к этомудевяностофранков,которыепричитаются
Захарии и остальным двум рабочим, общая сумма должна быть больше.
- Не забудьте также штрафа, - прибавил конторщик. - Двадцать франков за
негодные крепления.
Забойщик в отчаянии всплеснул руками. Двадцать франковштрафа,четыре
дня простоя! Тогда, конечно, счет верен! Подумать только,-емуслучалось
приносить домой за две недели по сто пятьдесят франков,когдаработалдед
Бессмертный и Захария не был еще женат!
- Ну что же, возьмете вы наконецденьги?-крикнулкассир,потеряв
терпение. - Вы видите, за вами стоят люди, ждут... Если не хотитеполучать,
заявите.
Но в ту минуту, как Маэ протянулсвоюбольшуюдрожащуюруку,чтобы
взять деньги, конторщик сказал:
- Погодите, у меня тут записано ваше имя. Туссен Маэ, нетакли?..С
вами хочет поговорить старший секретарь.Зайдитекнему,унегосейчас
никого нет.
Ошеломленныйрабочийочутилсявкабинете,которыйбылобставлен
старинной мебельюкрасногодерева,обитойвыцветшимзеленымрепсом.В
продолжение пяти минутонслушал,чтоговорилемусекретарь,высокий,
мертвенно бледный человек, сидевший за письменным столом, заваленным бумага-
ми. Но у Маэ так шумело в ушах, что он плохо слышал его.Онтолькосмутно
понял, что речь шла об отце; его решено уволить в отставку с пенсиейвсто
пятьдесят франков, принимая во внимание еговозрастисороклетслужбы.
Затем Маэ показалось, что секретарь заговорилболеесурово.Этобылуже
выговор; ему ставили на вид, что онзанимаетсяполитикой,инамекалина
жальцаинакассувзаимопомощи.Авзаключениепосоветовалине
компрометировать себя этими глупостями, тем более что его считаютоднимиз
лучших рабочих в шахте. Маэ хотел было возразить,нопроизнестолькоряд
бессвязных слов, мял фуражку лихорадочно дрожащими пальцами и ушел, бормоча:
- Разумеется, господин секретарь... Уверяю вас, господин секретарь...
Этьен ждал его на улице. Тут Маэ разразился:
- Я набитый дурак, я должен был ему ответить!.. Нам есть нечего, аони
еще со своими глупостями. У него зуб против тебя; он сказалмне,чтовесь
наш поселок заражен бунтарскими идеями... Что же намделать,чертвозьми?
Гнуть спину и благодарить? Он прав, это самое разумное.
Маэ умолк, разгневанный и в то же время перепуганный.
Этьен погрузился в мрачное раздумье. Онисновапроходилимимотолпы
рабочих, запрудившей всю улицу. Чувствовалось,чтораздражениерастет,-
раздражение людей, обычно спокойныхисдержанных;слышалсягулголосов,
подобный раскатам грома,грознонависшийнаднедвижнойтолпою.Нашлось
несколько человек, которые тутжевычислили,скольконаживаетКомпания,
выгадывая по два су за крепления.
Цифры эти облетели толпу, возбуждаядаже'
самые крепкие головы. Больше всегоозлобляланичтожнаяполучка.Этобыл
голодный бунт из-за простоя в работе и штрафов. Им и теперь нечего есть, что
же с ними будет, если еще снизят плату? А в кабачках кричали еще громче, и в
горле так сильно пересыхало от гнева, что и те немногие деньги, которые были
получены, оставались на прилавках.
На всем пути от Монсу до поселка Этьен и Маэ необменялисьниединым
словом. Как только Маэ вошел, жена его, остававшаяся с детьмидома,сейчас
же заметила, что он вернулся с пустыми руками.
- Ну и хорош! - сказала она. -Агдежекофе,сахар,мясо?Кусок
телятины не разорил бы тебя.
Маэ ничего не ответил: его душило волнение, и он старался подавить его.
Угрюмое лицо углекопа,закаленноеподземнойработой,отразилоотчаяние,
крупные слезы выступили на глазах, падая горячими каплями. Онповалилсяна
стул и заплакал, как ребенок, швырнув на стол пятьдесят франков.
- Вот! - насилу вымолвил он. - Вот все, что я принестебе...Этонаш
заработок на всех!
Маэ взглянула на Этьена. Тот молчал ибылявноудручен.Тутиона
заплакала. Как прожить девятерым две недели напятьдесятфранков?Старший
сын от них отделился, у старика ноги отказываются служить - хотьложисьда
помирай. Альзира, взволновавшись, что мать плачет, бросилась к нейнашею.
Эстелла ревела, а Ленора и Анри всхлипывали.
Скоро по всему поселку раздался тот же вопль нищеты. Мужья вернулись, и
в каждом доме слышались горькие жалобы на то, что принесено так малоденег.
Двери распахивались, и женщины с плачем выбегали на улицу, как будто потолки
комнат не могли выдержать их стенаний.Моросилмелкийдождь,ноонине
замечалиего.Стоянатротуарах,ониперекликалисьдругсдругоми
показывали на ладони горсть денег.
- Посмотрите, что ему дали! Разве это не издевательство над людьми?
- А я! У меня едва хватит купить хлеба на две недели!
- А я! Сосчитайте-ка! Мне опять придется продавать свои рубашки.
Маэ вышла на улицу, как иостальные.ВокругженыЛевака,кричавшей
больше всех, собралась группа женщин; еепьяница-муждаженевозвращался
домой, и она предполагала, что весь его заработок, каков бы оннибыл,он
спустит в "Вулкане". Филомена караулила Маэ, чтобы Захария неперехватилу
него денег. И только одна жена Пьеррона казаласьдовольноспокойной.Этот
лицемер Пьерронвсегдакак-тотакустраивался,чтовегоштейгерской
расчетной книжке значилось больше часов, чем утоварищей.ЗатоПрожженная
находила,чтоеезятьпоступаетподло,ивсецелобыланастороне
возмущенных; ее прямая и тощая фигура выделялась среди женщин;онагрозила
кулаком по направлению к Монсу.
- Подумать только, - кричала она, не называя Энбо, - явиделасегодня
утром, как их прислуга катилавколяске!..Да,да,кухаркавколяске,
запряженной парой, ехала в Маршьенн, должно быть, за рыбой!
Снова послышался ропот, раздалисьугрозы.