Ребенок заорал еще громче,перепугавшись,когдаотецпринялся
размахивать над ним своими огромными жилистыми руками.
- Оставь ее, знаешь ведь, что незамолчит,-проговорилаженаМаэ,
потягиваясь в постели.
Она тоже только что проснулась и досадовала, что ей никогда не дают как
следует выспаться. Неужели они не могут тихо уйти! Она лежала, закутавшись в
одеяло так, что видно былотолькоеедлинноелицоскрупнымичертами,
сохранившее следы грубой красоты; к тридцати девяти годам онаужепоблекла
от вечной нужды и семерых детей: Глядя в потолок, онамедленнозаговорила;
муж тем временем одевался. Ни он, ни онанеобращалибольшевниманияна
ребенка, надрывавшегося от крика.
- Знаешь, я сижу безгроша,асегоднятолькоещепонедельник:до
получки шесть дней... Какдальшебыть?Вывсевместеприноситедевять
франков. Как мне на них обернуться? В доме ведь десять ртов.
- Ох, уж и девять франков! - воскликнул Маэ. - Я да Захария получаем по
три франка: вот тебе шесть... Катрина и отец по два: вот тебе четыре; четыре
да шесть - десять... Да еще Жанлен получает франк: вот тебе одиннадцать.
- Одиннадцать-то одиннадцать, а праздников и прогулов тынесчитаешь?
Говорю тебе, больше девяти никогда не получается!
Маэ не отвечал, ища на полу свой кожаный пояс.Затем,разгибаясь,он
промолвил:
- Нечего жаловаться, я еще здоров.Аскольковсорокдвагодана
ремонтную работу переходят!
- Может быть, может быть, старина,ноотэтогонахлебунасне
прибавляется. Что же мне делать, скажи на милость? У тебя-то ничего нет?
- Два су есть.
- Ну и оставь их себе, выпьешькружкупива...Богмой!Амнечто
делать? Шесть дней еще - конца не видать. МывлавкеуМеграшестьдесят
франков задолжали. Он меня позавчера за дверь выставил, а я все-таки кнему
опять пойду. Но если он упрется и откажет...
И она продолжала унылым голосом, не поворачивая головы,жмурясьпорою
от скудного света свечи. Она говорила о том, что в доме ничего нет,адети
просят хлеба; даже кофе не хватает,отводыделаетсярезьвживоте;и
долго-долгоещепридетсяиместьваренуюкапусту,обманываяголодный
желудок. Приходилось говорить всегромче,таккакревЭстеллыпокрывал
слова. Этот истошный крикстановилсяневыносимым.Маэ,казалось,только
теперь услыхал его, выхватил вне себя ребенка излюлькиибросилегона
кровать к матери, яростно бормоча:
- На тебе, а то я ее пристукну... Ну и ребенок, простигосподи!Ей-то
ни в чем недостатка нет, сосет себе грудь, а орет громче всех!
В самом деле, Эстелла тотчас приняласьсосать.Закутаннаяводеяло,
успокоенная теплом постели, она только почмокивала губами.
- Разве господа из Пиолены тебе не говорили, чтобы ты к нимпришла?-
спросил отец, помолчав.
- Разве господа из Пиолены тебе не говорили, чтобы ты к нимпришла?-
спросил отец, помолчав.
Мать с сомнением, уныло сжала губы.
- Да, яихвстретила,ониносилиодеждубеднымдетям...Правда,
сведу-ка я к ним сегодня Ленору и Анри. Хоть бы сто су дали!
Опять наступило молчание. Маэ был готов. Сминутуонпостоял,потом
глухо промолвил:
- Что поделаешь? Уж как оно есть...Постарайсясваритьхотьсупу...
Словами делу не поможешь, лучше уж идти на работу.
- Правильно, - ответила она. - Задуй свечу: нечегомнесвоимидумами
любоваться.
Он погасил свечу. Захария и Жанлен ужеспускалисьполестнице;отец
пошел за ними; деревянная лестница скрипела под их тяжелыми ногами,обутыми
в одни шерстяные чулки. Лестничный проход икомнатасновапогрузилисьво
мрак. Дети спали, даже Альзира смежила веки. Только мать лежала в темнотес
открытыми глазами. Эстелла жадно сосалаееотвислуюгрудь,мурлыча,как
котенок.
Внизу Катрина прежде всегопозаботиласьразжечьогонь;вкаминес
чугунной решеткой посредине и с двумя печнымитрубамипобокампостоянно
горел каменный уголь. Компания выдавала на каждую семью по восемьсотлитров
угля в месяц. Но это был твердый уголь,подобранныйвштольнях,-онс
трудом разгорался, и поэтому девушкаприкрывалаогоньповечерам,чтобы
утром оставалось только разгрести жар и подбросить несколькомелкихкусков
отборного угля. Поставив на решетку котелок, она присела накорточкиперед
буфетом.
Весь нижний этаж занималадовольнобольшаякомната.Стеныеебыли
выкрашены зеленой краской, пол, выстланный плитами, вымытипосыпанбелым
песком.Здесьцарилафламандскаячистота.Мебель,кромеполированного
соснового буфета, состояла из такого же столаистульев.Настенахбыли
наклееныяркиелубочныекартинки:портретыимператораиимператрицы,
раздававшиеся Компанией, солдаты и изображения святых с позолотой.Всеэто
резко выделялось на фоне светлых голых стен. Кроме розовой картонной коробки
на буфете и стенных часов с грубо размалеванным циферблатом, не былобольше
никаких украшений; громкое тикание гулкораздавалосьподпотолком.Возле
двери на лестницу была еще одна дверь, которая вела впогреб.Несмотряна
чистоту, в комнате со вчерашнего дня стоял запах жареного лука;вспертом,
тяжелом воздухе постоянно ощущалась едкость каменного угля.
Сидя на корточках у раскрытого буфета, Катрина раздумывала:оставалась
только краюха хлеба, довольно много сыра, но оченьмаломасла;междутем
надо было приготовить бутерброды на четверых. Наконец она решилась: нарезала
хлеб ломтиками, положила на один сыру, мазнула другой масломисложилаих
вместе, -этобыло"огниво",двойнаятартинка,которуюрабочиебрали
ежедневно в шахты. Вскоре четыре таких бутерброда были разложенынастоле;
размеры их были строго определены: самый большой для отца,самыймаленький
для Жанлена.