.
Придется передать другим, что вы отвергаете наши условия.
- Я? - воскликнул директор. - Я,милейший,ничегонеотвергаю!..Я
такой же служащий, как и вы; я по собственнойволеимеюнебольшеправа
распоряжаться, чем какой-нибудь из ваших подручных. Мне дают предписания,и
единственная моя обязанность - следить, чтобы они как следует выполнялись. Я
сказал вам то, что считал своим долгом, но отнюдь не принимаю какогобыто
ни было решения... Вы предъявляетемнесвоитребования,-ясообщуих
Правлению, затем передам вам ответ.
Он говорил вежливым током, как важныйчиновник,учтиво,безвсякого
возбуждения:онбылорудиемвласти-неболее.Шахтерынедоверчиво
поглядывали на него. Они спрашивали себя: кто он такой, какаявыгодаможет
ему быть от того, что он лжет, и сколько он рассчитывает украсть,становясь
между ними и настоящими хозяевами? Быть может, он небольшекакобманщик;
говорит, будто ему платят, как рабочему, а сам-то как хорошо живет!
Этьен снова решил вмешаться в разговор:
- Как жаль, однако, господин директор, что мы не можем изложитьнашего
дела лично. Мы бы многое объяснили, мы привели бы такие доводы,которыевы
можете упустить... Если бы мы знали по крайней мере, куда нам обратиться.
Господин Энбо нисколько не рассердился. Он даже улыбнулся.
- О, раз вы мне не доверяете, делоусложняется.Вамнадообратиться
туда, - неопределенным движением руки он указал куда-то в окно.
Делегаты следили за ним взглядом. Куда это "туда"? ВПариж,очевидно.
Но они не были уверены. Раскрывалась какая-то наводящая ужас даль, а занею
недоступная, таинственная страна, где царит неведомое божество,восседающее
в своем святилище. Они никогда не увидят его, они только ощущаютегосилу,
которая издалитяготеетнаддесятьютысячамишахтеровМонсу.Икогда
директор говорит, за ним скрывается эта сила; его устами онаизрекаетсвои
вещания.
Углекопы были обезоружены; даже Этьен пожал плечами, давая понять,что
для них самое лучшее - удалиться. Между тем г-н Энбо дружескипохлопалМаэ
по плечу и осведомился о здоровье Жанлена.
- Это должно было бы послужить вам тяжелым уроком, а вы еще отстаиваете
плохое крепление!.. Подумайте хорошенько, друзьямои,ивыпоймете,что
забастовка - несчастье для всех. Недели не пройдет, как вы станете умирать с
голоду. Что вы тогда будете делать?.. Но я уповаю навашздравыйсмысли
убежден, что вы выйдете на работу самое позднее - в понедельник.
Шахтеры вышли гурьбой из гостиной, сгорбившись,неотвечаянислова
директору, который выражал надежду на их покорность. Провожая их, Энбо решил
сделать вывод из переговоров: с однойстороны,оставаласьКомпанияиее
новый тариф, с другой - рабочие, требующие повысить платузавагонеткуна
пятьсантимов.Чтобыразбитьунихвсякиеиллюзии,оннашелнужным
предупредить, что Правление,повсейвероятности,несогласитсянаих
условия.
Чтобыразбитьунихвсякиеиллюзии,оннашелнужным
предупредить, что Правление,повсейвероятности,несогласитсянаих
условия.
-Подумайтехорошенькоинеделайтеглупостей,-повторилон,
встревоженный их молчанием.
В вестибюле Пьеррон низкопоклонился,аЛеваквызывающенахлобучил
картуз. Маэ придумывал, что бы емусказатьнапрощание,ноЭтьенснова
подтолкнул его локтем. Так они и ушли, храня грозное молчание. Лишь дверьс
шумом захлопнулась за ними.
Вернувшисьвстоловую,г-нЭнбоувидел,чтоегогостимолчаи
неподвижно сидят за рюмками ликера. В двух словах он передалДенеленусуть
разговора; тот омрачился больше прежнего. Пока Энбо допивалостывшуючашку
кофе, присутствующие попытались завести разговор на другую тему. Но Грегуары
сами снова заговорили о забастовке и выразили изумление, чтонесуществует
закона, воспрещающего рабочим уходитьсработы.ПольуспокоилСесильи
уверял ее, что скоро прибудут жандармы...
Наконец г-жа Энбо позвала слугу:
- Ипполит,откройтевгостинойокноихорошенькопроветрите:мы
перейдем туда.
III
Прошло две недели. Но табели, представляемые дирекции, показывали,что
в понедельник третьей недели числорабочих,спустившихсявшахты,опять
уменьшилось. Рассчитывали,чтовэтоутроработавозобновится;однако
Правление нешлонинакакиеуступкиитолькоожесточилоуглекопов.
Бездействовали уже не только Воре, Кручина, Миру и Мадлена; на шахтах Победа
и Фетри-Кантель работала едва четверть состава, и даже шахтаСен-Томабыла
захвачена движением. Забастовка становилась всеобщей.
Над участком Воре нависла гнетущая тишина; производство остановилось, в
опустевших и заброшенных мастерских работа замерла. Серое декабрьскоенебо,
несколько вагонеток, забытых на высоких мостках, -всебылополнонемого
отчаяния. Внизу, между тощими подпорками, был еще сложен запас угля; но и он
постепенно таял, обнажая черную землю; доски и бревна гнилинаскладепод
проливным дождем. На тусклой глади канала у пристани недвижно, каквосне,
стояла до половины нагруженная баржа; на пустынном отвале, где, несмотряна
ливень,дымилисьсерныепороды,виднеласьтележкасунылоподнятыми
оглоблями. Безотраднее всегоказалисьздания:сортировочнаясзакрытыми
ставнями, башня, приемочная, откуда не слышалось грохота вагонеток, остывшая
котельная с огромной трубой, из которой вился слабый дымок. Топкуподъемной
машины разжигали лишь по утрам. Конюхиспускалисьскормомдлялошадей;
внизу работали одни штейгеры, снова превратившиеся впростыхрабочих.Они
исправляли важнейшие повреждения: никто не следил за креплениями, иштольни
могло засыпать. Уже с девяти часов пускались в ход лестницы. Все здания одел
покровчернойпыли;средимертвойтишиныслышалосьтолькопротяжное,
глубокое дыхание водоотливного насоса - последний остатокжизнившахтах;
если бы насос остановился, шахты были бы разрушены почвенными водами.