Господствовала над ними всежеидеяКарлаМаркса:капитал-результат
эксплуатации, труд имеет право и обязан отвоевывать награбленныебогатства.
На практике он на первых порах следовал Прудону, обольстившисьхимерической
идеей взаимного кредита, гигантскогообменногобанка,благодарякоторому
будут уничтожены всякиепосредники.Затемеговдохновилиоснованныена
государственной дотации кооперативныеобществаЛассаля,которыепризваны
обратить мало-помалу землю в единый промышленный город; нопозжеонпонял
все трудности контроля при такой системе и отверг ее. За последнее времяон
пришел к коллективизму и считал необходимым, чтобы всеорудияпроизводства
были отданы коллективу. Но и эта новая мечта была смутной; он незнал,как
ееосуществить,емумешалисомнения,чувствительностьирассудокне
позволяли отважитьсянарешительныетребованияфанатиков.Онутверждал
только, что надо прежде всего захватить власть всвоируки,атамбудет
видно.
- Что с тобой стряслось? Почему тыпереходишьнасторонубуржуа?-
продолжал он яростно, остановившись снова передкабатчиком.-Тыжесам
говорил, что в один прекрасный день все полетит к черту!
Раснер слегка покраснел.
- Да, я это говорил. И когда все полетит к черту, ты увидишь, что яне
струшу... Но я не хочу быть заодно с теми, кто усугубляет неразбериху, чтобы
добиться какого-то положения для себя лично.
Этьен, в свою очередь, покраснел. Они больше не кричали; речи ихстали
колки и язвительны; оба поняли, что они - соперники, и междунимипробежал
холодок. В сущности в этом и крылась истиннаяпричинатого,чтообаони
ударились в крайность:одинсосвоимреволюционнымпылом,другой-с
излишней осторожностью. Сами того не желая, они уклонились от своих истинных
убеждений и начали вести роковую игру, которую затеялинепосвоейволе.
Суваринприслушивалсякихразговору.Егоженственноелицовыражало
безмолвноепрезрение-убийственноепрезрениечеловека,которыйготов
пожертвовать жизнью, и притом безвестно, не стяжав даже славы мученика.
- Ты что, на меня намекаешь? - спросил Этьен. - Тебе завидно?
- Чему мне завидовать? - ответил Раснер. -Янеразыгрываюизсебя
великого человека и не хлопочу о том, чтобы создать секцию в Монсуистать
ее секретарем.
Этьен хотел перебить его, но Раснер прибавил:
- Имей же мужество сознаться! Тебе нет никакого дела до Интернационала;
просто хочетсяигратьпервуюскрипку,изображатьважноелицоивести
переписку со знаменитым северным федеральным советом.
Наступило молчание. Этьен, дрожа от бешенства, заговорил:
- Ну, хорошо... Я думал, что мне невчемупрекатьсебя.Явсегда
советовался с тобою, я знал, что ты давно ведешь здесьборьбу,задолгодо
того, как сюда явился я.
Явсегда
советовался с тобою, я знал, что ты давно ведешь здесьборьбу,задолгодо
того, как сюда явился я.Нотынетерпишь,чтобынарядустобойбыл
кто-нибудь еще. Хорошо, впредь я буду действоватьодин...Ипреждевсего
должен предупредить тебя, что собрание все же состоится, даже если Плюшар не
приедет; и товарищи примкнут к Интернационалу, хотя ты и против.
- Ну, если они и примкнут, этим ещеничегонесказано,-проворчал
кабатчик. - Надо заставить их платить взносы.
- Совсем нет. Интернационал предоставляет отсрочкубастующимрабочим.
Мы заплатим после, а сейчас он сам придет нам на помощь.
Раснер вдруг вышел из себя:
- Ладно,посмотрим...Ябудуприсутствоватьнатвоемсобраниии
выступлю. Я тебе не позволю морочить товарищейиобъяснюимистинныеих
выгоды. Увидим, за кем они пойдут - за мной или за тобой. Меня они знаютне
один десяток лет, а ты у нас безгодунеделяиужепоставилвсевверх
ногами... Нет, нет! Наплевать мне на тебя!Пришлапора-посмотрим,кто
кого!
Ионвышел,хлопнувдверью.Гирляндыподпотолкомзаколыхались,
закачалисьзолоченыетабличкинастенах.Затемвбольшомзалеснова
наступила тягостная тишина.
Суварин безмятежно курил за столом. Этьен некоторое времямолчаходил
взад и вперед, потом заговорил: он испытывал потребность высказаться. Его ли
вина, если на него наступает этот толстый бездельник? И он особенно старался
отвести обвинение, будто гонится за популярностью, - он сам не можетотдать
себе отчета, откуда взялись эти дружеские отношения впоселке,довериесо
стороны углекопов, влияние, которым он теперь пользуется.Этьенавозмущало
обвинение, будто он из честолюбия усиливает сумятицу; он бил себя кулакомв
грудь и твердил о своих братских чувствах.
Вдруг он остановился перед Сувариным и воскликнул:
- Знаешь, если бы мне сказали, что это будет стоитьхотькаплюкрови
кому-нибудь из товарищей, я бы тотчас же бежал в Америку!
Машинист пожал плечами; губы его снова скривились в улыбке.
- Что кровь! - прошептал он. - Это ничего не значит. Земле нужна кровь.
Этьен успокоился, взял стул иселпротивСуварина,облокотившисьо
стол. Белокурые волосы, лицо Суварина, мечтательные глаза, вкоторыхпорою
вспыхивалжестокийогонек,-воеэтобеспокоилоЭтьенаинеобычайно
действовало на еговолю.Суваринмолчал,ноЭтьенапокорялодажеэто
молчание - он все сильнее ощущал себя во власти машиниста.
- Скажи, пожалуйста, - спросил он, - акакбытыпоступилнамоем
месте? Разве я неправ,призываякдействию?Лучшевсегопримкнутьк
Товариществу, не правда ли?
Суварин медленно выпустил дым изо рта и произнес в ответсвоелюбимое
словечко:
- Вздор! Но на первых порах это все же то,чтонужно.