Потупившись, качая головой, они с прежней твердостью повторяли:нет
и нет. Расстались враждебно. Г-н Энбо захлопнул дверь. Этьен, Маэипрочие
ушли, стуча по мостовой сапогами, в немой ярости побежденных, доведенныхдо
отчаяния людей.
Около двух часов дня женщиныизпоселкарешилисьсосвоейстороны
сделать попытку договориться с Мегра. Тобылапоследняянадежда:умолить
этого человека дать им кредит еще хоть на неделю. ТакуюмысльподалаМаэ,
которая все еще не потеряла веры в людскую доброту. Она уговорила Прожженную
и жену Левака идти с ней; Пьерронша отказалась; она стала уверять, будтоне
может ни на минуту оставить хворого мужа. Подошло ещенесколькоженщин,и
небольшая вначале кучка их возросла таким образом человек до двадцати. Когда
обыватели в Монсу видели их на дороге с сумрачными и скорбнымилицами,они
озабоченно качали головой. Всюду запирались двери; какая-тодамапоспешила
спрятать свое серебро. Так они шли в первый раз, и это былнехорошийзнак:
когда женщины гурьбой выходили на дорогу, обычно начиналась беда. У Меграв
лавке разыгралась дикая сцена. Сперва он впустил их, посмеиваясь,чтоони,
видно, сговорились и все разом принесли деньги; это похвально сихстороны
прийтирасплатитьсясдолгами.Затем,когданачалаговоритьМаэ,он
притворился возмущенным. Смеются они над ним, что ли? Опять отпускатьимв
кредит? Да что они, хотят его пустить по миру? Нет,нет,большениодной
картошки, ни корки хлеба! Ионпосоветовалимобратитьсякбакалейщику
Вердонку и в булочные к Карублю и Смельтену, - за последнее время ониведь,
кажется, берут все в этихлавках.Женщиныслушалисвидомсмиренными
боязливым, стараясь прочитать в глазах Мегра, удастся ли им его тронуть.Он
снова принялся издеваться над ними, предложилПрожженнойвсюсвоюлавку,
если она согласится стать его любовницей. И они были до тогозапуганы,что
рассмеялись, а жена Левака зашла еще дальше и объявила, что она сама наэто
готова. Но Мегра грубо стал их выгонять. Они продолжали умолятьего;тогда
он яростно набросился на одну из женщин. Выйдя на улицу, они сталиобзывать
его жалким торгашом, а Маэ,подняврукивпорывеместиинегодования,
призывала гибель на его голову, кричала, что такой человек недостоинесть
хлеб.
Возвращение в поселок былобезотрадным.Когдаженыпришлидомойс
пустыми руками, мужья взглянули на них и опустили головы. Все кончено:день
на исходе, а им не придется съесть и ложки супа; а дальшеднипотянутсяв
холодном мраке, где не блеснет и луч надежды. Но они сами пошлинаэто,и
никто не заикался отом,чтобысдаться.Ужаснищетылишьразжигалих
упорство, и они, словно загнанные звери,молчарешилилучшеиздохнутьв
своей норе, чем пойти на уступки. Кто посмеет заговорить первым о том, чтобы
сдаться? Они поклялись стоять друг за друга и быть всем вместе, как в шахте,
когда кого-нибудь из товарищей засыпает при обвале. Так и должно быть:там,
внизу, в забоях, они прошли слишком хорошую школу,чтобыуметьпокоряться
судьбе; раз они с двенадцати лет вели борьбусогнемиводой,томожно
поголодать еще неделю.
К этому присоединилосьидругоечувство,подобное
воинской чести, - гордость человека своим ремеслом, котороезаставляетего
ежечасно рисковать своей жизнью и учит быть готовым на всякие жертвы.
В доме у Маэ вечер прошел ужасно. Все сидели молча у потухшего очага, в
котором теплились последние остатки угля. Расставшисьмало-помалусовсем
волосом из тюфяка, решили накануне продать за три франкачасыскукушкой;
больше неслышалосьихуютноготикания,комнатаказаласьпустыннойи
мертвой. На буфете осталась только коробка из розового картона-давнишний
подарок мужа; Маэ берегла ее, словно драгоценность. Обахорошихстулауже
продали; дед и ребята, все вместе, теснилисьнастарой,замшелойскамье,
которую принесли из сада. Сизые сумерки, казалось, только увеличивали холод.
- Что делать? - повторяла Маэ, скорчившись возле очага.
Этьен стоял и рассматривал портреты императора и императрицы,висевшие
на стене. Он давно сорвал бы их, но ему не позволяли: семья дорожила ими как
украшением.
- И двух су не получишь за этих сволочей; смотрят, как мыоколеваемс
голода! - процедил он сквозь зубы.
- А что, если продать коробку? - проговорила после некоторого колебания
Маз и побледнела.
Маэ сидел на столе, свесив ноги и опустив голову; присловахженыон
выпрямился.
- Нет, этого я не хочу!
Маэ с трудом поднялась и обошла комнату. Господи, до какойнищетыони
дожили! В буфетеникрошки,продаватьбольшенечего,ихлебадостать
неоткуда! А теперь и огонь будет нечем развести! Маэ обрушилась наАльзиру:
она посылала девочку утром поискать кусочков угля на отвале, а тавернулась
с пустыми руками - Компания запретила подбирать уголь. Мало ли чтоКомпания
запрещает! Разве это воровство - подбирать отбросы угля? Девочка вотчаянии
рассказывала, что какой-то человекгрозилсянадаватьейоплеух;ноона
пойдет туда завтра же - пусть ее даже поколотят!
- А где этот негодяй Жанлен? - кричала мать. - Где он пропадает, явас
спрашиваю?.. Он должен был принести салату: и то можно было бы поесть,хоть
сырьем, как ест скотина! Вот увидите, оннепридет.Онивчераужене
ночевал дома. Не знаю, чем он промышляет, но сдается мне, что брюхоунего
всегда набито.
- Может быть, он выпрашивает деньги у прохожих? - заметил Этьен.
Маэ сжала кулаки, вне себя от гнева.
- Пусть я только об этом узнаю!.. Чтобы мои дети стали нищенствовать? Я
скорей их убью, да и себя тоже.
Маэ снова уселся на край стола. ЛенораиАнри,удивленные,чтотак
долго не садятся ужинать, примялисьхныкать;дедмолчалисосмирением
истинного мудреца ворочал языком во рту, думая обмануть этим голод. Никто не
произносил ни слова; все словно окаменели, под гнетом страдания. Дедкашлял
и плевался черным; у него снова начались ревматические боли-емугрозила
водянка; отец болел астмой, и у него опухали колениотвечнойсырости;у
матери и детей обострилась золотуха,идавалосебязнатьнаследственное
малокровие.