Зарябыланапоенатакимидушистымизапахами,чтоФлоранунамиг
почудилось, будто он в настоящей деревне, накаком-топригорке.Нотут
Клод указал ему на расположившихся за егоскамьейторговцевпряностями.
Вдоль требушиных рядов раскинулись целыеполятмина,лаванды,чеснока,
лука-шарлота;торговкиобвилимолодыеплатанынатротуарахвысокими
ветвями лавра, которые были гордостью этого царства зелени. Ивсезапахи
заглушало благоухание лавра.
Светящийся циферблат нацерквисв.Евстафиябледнелимерк,словно
лампада, застигнутая лучами зари. Один за другимгасли,подобнозвездам
при свете дня, газовые рожки в винныхпогребкахнасоседнихулицах.И
Флоран следил, как огромный рынок высвобождался из мрака, освобождалсяот
дымки мечты, вкоторойпривиделисьемутонувшиевбесконечныхдалях
ажурныечертоги.Ониобреталиплотность,зеленовато-серуюмассу,
становилисьещегромадной,оснащенныечудеснымимачтами-столбами,
несущими необозримые полотнища крыш. Их геометрическиетеласливалисьв
одно целое; и когда внутри погасли все огни, они предсталивсветедня,
квадратные, одинаковые, словно современнаямашина,необъятнаяпосвоим
размерам,-словнопароваямашинаилипаровойкотел,служивший
пищеварительным аппаратом дляцелогонарода;этагромадапоходилана
гигантское металлическое брюхо; затянутое болтами и заклепанное, созданное
издерева,стеклаичугуна,оноотличалосьизяществомимощью
механического двигателя, работающего спомощьютеплаподоглушительный
стук колес.
Но тут Клод в восторгевскочилнаскамью.Онтребовал,чтобыего
спутник полюбовался восходом солнца над овощами. Тобылопоистинеморе.
Оно простиралось от перекрестка св.Евстафия доулицыЦентральногорынка
между обеими группами павильонов. И по краям его,надвухперекрестках,
прилив все нарастал, овощи наводняли мостовые. Медленно занимался рассвет,
подернутыймягкойсероватойдымкой,окрашиваявсекругомвсветлые
акварельные тона. Эти валы в гребешках, подобные стремительным волнам, эта
река зелени, которая, казалось, текла в ложбинешоссе,напоминаяразлив
после осенних дождей,принималанежные,жемчужныеоттенки,тотающие
лиловые, то розовые с мелочно-белыми отливами, то зеленые,переходящиев
желтые, - здесь была вся та бледнаягаммакрасок,котораяпривосходе
солнца превращает небо в переливчатый шелк; и по меретогокакутреннее
зарево вставало языками пламени в глубине улицы Рамбюто, овощи всебольше
пробуждались, высвобождаясь из стлавшейся поземледосамогогоризонта
синевы. Салат, латук, белый и голубой цикорий, распустившиеся, жирныееще
от перегноя, обнажили свою яркую сердцевину; связки шпината, щавеля, пучки
артишоков, грудыбобовигороха,пучкисалата-эндивия,перевязанного
соломинками, - все это звенело гаммойзеленыхкрасок,отярко-зеленого
лакастручковдотемнойзеленилистьев;строговыдержаннаягамма
кончалась, замирая, на пестрых стебельках сельдерея ипучкахлука-порея.
Носамымипронзительнымиеенотами,звучавшимигромчевсех,были
по-прежнему сочные мазки красной моркови и чистые тона белойрепы,щедро
рассеянные вдоль рынка, оживлявшие его своей двухцветной яркой каймой.На
перекрестке улицы Центрального рынка капуста лежала горами: огромные белые
кочаны, плотныеитяжелые,какбомбыизтусклогометалла;кудрявая
капуста, широкиелистьякоторойпоходилинаплоскиебронзовыечаши;
красная капуста - головки ее заря превратила в роскошные цветы,багряные,
как забродившее вино, вмятины наеебокахотливаликарминомитемным
пурпуром. Напротив, на перекрестке св.Евстафия, проходнаулицуРамбюто
забаррикадировали оранжевые тыквы,выстроившисьвдвешеренги,брюхом
вперед. И тотут,тотамвкорзинкевспыхивализолотисто-коричневые
лакированныеголовкирепчатоголука,кроваво-краснаякучапомидоров,
блекло-желтая горка огурцов, темно-фиолетовая связка баклажанов; но в этой
звенящей радости пробужденья кое-где еще зияли провалы тьмы - ряды редьки,
черневшие, как траурные полотнища.
Клод захлопал в ладоши при этом зрелище.Онвосклицал,что"канальи
овощи" сегодня хороши до нелепости,добезумия,простобесподобны!Он
уверял, что это не мертвые овощи, что, сорванные вчера, они ждалисолнца,
они хотели сказать ему сегодня "прости" на плитах Центрального рынка.Они
были для него живыми, он видел, как они раскрывают листья, словно их корни
еще мирно живут в теплой, унавоженной земле. Онутверждал,будтослышит
здесь предсмертное хрипеньесовсехокрестныхогородов.Темвременем
женщины в белых чепчиках и черных кофтах, мужчины в синих блузах наводнили
узкие дорожки между грудами овощей. Казалось,тутгудитцелаядеревня.
Большиекорзиныгрузчиковмедленноплылинадголовами.Перекупщицы,
уличные торговцы, зеленщики спешили закупить товар. Вокругкапустныхгор
стояли солдаты, толпились монахини; тут же шныряли повараколлежей,ища,
что подешевле. Разгрузка овощей все продолжалась; возысваливалипоклажу
на землю, словно камни, добавляя к волнам зелени новые -те,чтотеперь
выплескивались на противоположный тротуар. А из глубины улицыНовыймост
непрерывно тянулись вереницы повозок.
- И все-таки это здорово красиво, - в восторге пробормотал Клод.
Флоранмучился.Онготовбылповерить,чтоэтокакое-то
сверхчеловеческое искушение. Он не хотелбольшесмотретьнаовощи,он
разглядывал церковь св.Евстафия,стоявшуюнаискосокотнегоисловно
выписанную сепией на синеве неба,совсемисвоимирозетками,большими
сводчатыми окнами, колоколенкой и шиферными кровлями. Флоран остановился в
темном закоулке улицы Монторгей,откудавиднелсясрезанныйуголулицы
Монмартр со сверкающими на балконахзолотымибуквамияркихвывесок.А
когда Флоран возвращался кперекрестку,еговниманиепривлеклидругие
вывескискрупнымичернымиикраснымилитераминавыцветшемфоне:
"Москательные и аптекарские товары.