Чрево Парижа - Золя Эмиль 12 стр.


Флоран больше не пробовал бороться:рынокодолел,поток

несегообратно.Онприбрелназадиоказалсясновауперекрестка

св.Евстафия.

Теперь Флоран слышалмедлительные,рокочущиезвуки,доносившиесяс

рынка. Париж размалывал пищу для двух миллионов своихжителей.Казалось,

это неистово пульсирует огромное сердце, выталкиваяизсебяживотворную

кровь в питаемые им сосуды. Лязгали исполинские челюсти, все кругом гудело

от грохота ссыпаемой пищи, все слилось в оглушительный шум -отщелканья

бичей оптовых перекупщиков,отъезжающихнарыноксвоегоквартала,до

шарканья стоптанных башмаков бедных разносчиц, которые ходятскошелками

от подъезда к подъезду, предлагая салат.

Флоран прошелвгалереюслева,кгруппечетырехпавильонов,чьи

исполинские молчаливые тени он видел ночью. Он надеялся, что скроется там,

забьется в какую-нибудь нору. Но сейчас этипавильоныужебодрствовали,

как и все другие. Он дошел доконцагалереи.Навстречурысьювъезжали

ломовики с подводами, загромоздив птичийрядивовымиклеткамисживой

птицей и квадратными плетенками, где плотными рядамибылауложенабитая

птица. Другие подводы выгружали на противоположном тротуаре целыетелячьи

туши, запеленатые в холстину и, словно младенцы в люльках, вытянувшиеся во

всю свою длину в корзинах,откудавиднелисьлишьчетырерастопыренные

кровоточащие культяпки. Имелись там и целые бараны,ичетвертикоровьих

туш, и филейные части, илопатки.Мясникивширокихбелыхпередниках

ставили клеймо на тушах, отвозили их в павильон,гдеклалинавесы,а

затем вешали на крючья в зале аукциона. Флоран, прижавшись лицом к решетке

павильона, смотрелнашеренгивисящихтрупов,накрасныекоровьии

бараньи, на бледно-розовые телячьи туши в желтых пятнах жира исухожилий,

срассеченнымбрюхом.Потомонпрошелтребушиныйряд,мимо

белесовато-сизых телячьих голов и ножек, мимо кишок,аккуратносвернутых

узлом в коробках, мимо бережно уложенных в плоскиекорзинымозгов,мимо

сочившихся кровью печенок и лиловатыхпочек.Оностановилсяудлинных

двухколесных возков с брезентовым круглым верхом,накоторыхдоставляют

разрубленные пополам свиные туши, подвязав их к боковым стенкам возка, над

соломенной подстилкой; откинутые задки повозок открывали внутренность этих

катафалков, глубину этих ковчегов со святымидарами,-всювкровавых

отсветах от ободранных, висящих рядами туш; ниже насоломеннойподстилке

стояли жестянки,полныесвинойкрови.ТогдаФлоранаохватилприступ

глухого бешенства; егонестерпимораздражалтошнотворныйзапахбойни,

едкая вонь требушины. Он вышел изгалереи,решив,чтолучшеужопять

посидеть на тротуаре улицы Новый мост.

Больше было невмоготу. От утреннего холодка пробирал озноб, зуб назуб

не попадал; Флоран испугался, что тут и свалится, что большеневстанет.

Он поискал было, но не нашел свободного места на скамье: соснуть бы, пусть

даже потом растолкают полицейские, Обмирая от дурноты, точно ослепший,со

звоном в ушах, он прислонился к деревуизакрылглаза.

Сыраяморковь,

которую он проглотил, почти неразжевав,раздиралавнутренности,аот

выпитого стакана пунша он охмелел. Он был пьян от горя, усталости, голода.

И опять под ложечкой жгло, как огнем; время от временионприкладывалк

грудиоберуки,словнохотелзаткнутьдыру,сквозькоторуюуходят

последние силы. Тротуар то взмывал вверх, то падал; Флоран сновазашагал,

стараясь заглушить свою нестерпимую муку. Он пошел прямо вперед,оказался

среди овощей. Тут он заблудился. Онпобрелпокакой-тоузкойдорожке,

потом свернул на другую, вынужденбылвозвратитьсяиоказалсявгуще

зелени. Кое-где она поднималась так высоко,чтолюдиходиликакмежду

двумя стенами, сложенными из связок ипучкововощей.Головылюдейеле

виднелись,мелькалитолькочерныепятнаголовныхуборов;абольшие

корзины,проплывавшиенадкромкойлистьев,напоминалиивовыелодки,

качающиесянадгладьюзатянутогоряскойозера.Флораннатыкалсяна

несчетное множество препятствий: нагрузчиков,поднимавшихпоклажу,на

горластыхторговок,вступившихвперебранку;ногиегоскользилипо

очисткам и ботве, которые плотным слоем устилали мостовую, он задыхался от

крепкого запаха раздавленных листьев. Совершенно ошалев,оностановился,

несопротивляясьбольшенитолчкам,ниругани;онпревратилсяв

бесчувственную вещь, которуюшвырялиикатиликуда-товглубьморя,

вздыбленного прибоем.

Им овладело постыдное малодушие. Он готовбылпроситьмилостыню.Он

злился, что проявил тогда ночью глупую гордость. Если бы он принял подачку

г-жи Франсуа, если бы не испугался, какпоследнийдурак,Клода,тоне

очутился бы здесь, не изнывал бы среди этой капусты. Особеннобесилсяон

на себя за то,чтотогда,наулицеПируэт,нерасспросилобовсем

художника; атеперьоставайсяздесьодин,подыхайнамостовой,как

заблудший пес.

Он окинул прощальным взглядом рынок. Рынок сверкал насолнце.Длинный

луч лился внутрь из дальнего угла галереи, прокладывая в толщепавильонов

пламенеющий светом портик; солнечный дождь барабанил по поверхностикрыш.

Исполинская чугунная конструкция таяла, синела, сливаясь вединыйтемный

профиль на полыхающем заревомвостоке.Наверхугорелоцветноестекло,

градина света катиласьксточнымжелобампоширокомускатуцинковой

кровли. И вот рынок обернулся шумным городом в облакезолотистойлетучей

пыли. Ширился гул пробужденья; грохот новых,всеещеприбывающихвозов

вторгался в храп огородников, спящих под своими толстыми плащами.Ужево

всем этом городе настежь распахнулись ворота; тротуарыгудели,павильоны

галдели; звучали все голоса, и казалось, это звучит сейчас,получивсвое

полноевыражение,тамузыкальнаяфраза,медленныйзачинкоторойи

нарастание Флоран слышал с четырех часовутра.

Назад Дальше