Онпроводилтакчасы,
весь красный впляшущихотсветахогня,немногоодуревший,безотчетно
улыбаясь здоровенным птичищам, которые здесь жарились; онпробуждалсяот
грез, лишь когда тушки снимали с вертелов.Птицыпадалинаблюда;еще
дымящиеся вертела выскальзывали из их брюхачерезотверстиявгузкеи
шейке, из опростанных утроб струился сок, наполняя лавкукрепкимзапахом
жаркого. Мальчик стоя следил за всей этойпроцедурой,хлопалвладоши,
говорил птицам, что получились они превкусные, что ихсъедятцеликом,а
кошкам достанутся одни косточки. И он дрожал от удовольствия, когдаГавар
давал ему ломоть хлеба, который он с полчаса томил в чугунке с подливкой.
Именно там, конечно, и пристрастился Кенюккулинарии.Впоследствии,
перепробовав все профессии, он неизбежно должен был вернуться к жареным на
вертеле тушкам, к соусам, послекоторыхпальчикиоближешь.Сначалаон
боялся вызвать неудовольствие брата, - Флоран ел мало и говорил олакомых
блюдах с презрением профана. Но затем, видя, что Флоран слушает его, когда
он объясняет ему способ приготовления какого-нибудь очень сложногоблюда,
Кеню признался в своей склонности и поступил вбольшойресторан.Отныне
жизнь обоих братьев наладилась. Они продолжали житьвкомнатенаулице
Руайе-Коллар, где сходились по вечерам: один возвращался от своей плитыс
сияющим лицом, другой-сввалившимисящеками,измученныйневзгодами
учителя, таскающегося поурокам.Флоран,даженесменивсвоечерное
отрепье,бралсязатетрадиучеников;Кенюжевновь,чтобыбыло
повольготней,облачалсявсвойпередник,вбелуюкуртку,вколпак
поваренкаивертелсяуплиты,готовядлясобственногоразвлечения
какое-нибудь изысканное жаркое. Порой они посмеивались, поглядывая друг на
друга: один весь в белом, другойвесьвчерном.Казалось,ихбольшая
комнатаирадуетсяэтомувеселью,иопечаленаэтимтрауром.Такой
несходной и такой дружной четы светещеневидывал.Какбынихудел
старший, сжигаемый страстями, унаследованными от отца, как бынитолстел
младший,будучидостойнымсыномнормандца,обоихбратьевобъединяла
любовь, впитанная с молоком их общей матери - женщины, котораябыласама
нежность.
У них оказался родич в Париже, дядя по матери, некий Градель, открывший
колбасную на улице Пируэт, в районе рынка. Это был завзятый скряга, грубый
человек, который обошелся с ними как с нищими, когда они впервыйразк
нему явились. И племянники бывалиунегоредко.Кеню,вденьименин
старика,преподносилемубукет,зачтополучалдесятьсу.Флоран,
болезненно гордый, страдал, когда Градель пристально смотрел на его ветхий
сюртук и в глазах его можно было прочесть беспокойство иподозрительность
скряги, почуявшего, что гость попросит накормить его обедом или датьпять
франков.Флоран,посвоемупростодушию,как-торазменялудяди
стофранковую кредитку.
Флоран,посвоемупростодушию,как-торазменялудяди
стофранковую кредитку. С тех пор старикнетакпугался,когдакнему
приходили "мальчики", как он их называл. Однакотемегорасположениеи
ограничивалось.
Эти годы прошли для Флорана, как долгий, сладкийигрустныйсон.Он
изведал все горькие радостисамоотверженнойлюбви.Домаеговстречала
только ласка. А вне дома,когдаегоунижалиученикиигруботолкали
прохожие на тротуарах, Флоран чувствовал, что озлобляется.Уснувшеебыло
честолюбие восставало. Понадобились долгие месяцы, чтобы заставить Флорана
согнутьспинуипримиритьсясостраданияминекрасивого,заурядного,
бедного человека. Стремясь избавиться от искушавшегоегоозлобления,он
впал в другую крайность - безграничной, идеальной доброты, он создалсебе
прибежищеабсолютнойсправедливостииправды.Тогда-тоонистал
республиканцем; он весь ушел в республику, - так иная девушка, отчаявшись,
уходит в монастырь. И, не обнаруживнигдереспублики,котораябылабы
настолько мягкой и безбурной, чтобы утишить его горести, онвыдумалсвою
собственную. Книги ему разонравились; грудыбумаги,испещреннойчерными
значками, окружавшей его всюжизнь,напоминалиозловонномклассе,о
шариках из жеваной бумаги, которымикидаливнегомальчишки,опытке
долгих,бесплодныхчасов.Крометого,книгиговорилиемутолькоо
восстании, подстрекали его честолюбие, аведьончувствовалнеоборимую
потребность в забвении и покое. Убаюкать себя, уснуть, увидеть себя во сне
совершенно счастливым, грезить, что и мирстанетсчастливым,строитьв
мечтах город-республику, где он хотел бы жить, -вотвчемнаходилон
отдохновение, чем вечно был занят в часы досуга. Он больше не читалкниг,
кроме нужных для преподавания; он поднимался на улицу Сен-Жак, довнешних
бульваров,иногдаделалбольшойкрюк,возвращаясьчерезИтальянскую
заставу; и всю дорогу, устремив взгляд накварталМуфтар,раскинувшийся
внизу уегоног,онобдумывалмерыморальноговоздействия,сочинял
гуманные законы, которые превратят этот страдающий город в городсчастья.
Когда февральские дни обагрили кровью Париж, Флоранбылубитгорем,он
ходил по клубам, требуя, чтобы республиканцы всего мира братскимпоцелуем
искупили пролитую кровь. Онсталоднимизтехвдохновенныхораторов,
которые проповедовали революцию,какновуюрелигию,проникнутуюидеей
кротости и искупления. И только декабрьские дниосвободилиегоотэтой
вселенской любви. Он былобезоружен.Ондалсявруки,какбаран,а
обошлись с ним, как с волком. Когда же прошло упоение идеями братства,он
подыхал с голоду на холодных плитах тюремной камеры в Бисетре.
Кеню, которому тогда минуло двадцать два года, пришел вужас,увидев,
что брат не вернулся домой. На другой день онотправилсяискатьегона
Монмартрском кладбище средиубитыхнабульваре;трупылежалирядами,
прикрытые соломой; мелькали лица, страшные лица.