Она сидела совсем близко от него; пожалуй,этовполнепорядочная
женщина:спокойноелицоскрупнымичертами,стянутыйнадбровями
черно-желтый фуляр. Лет тридцати пяти на вид, эта женщинабылачуть-чуть
полна, но красива той красотой,которуюпридавалаейжизньнасвежем
воздухе и энергия, смягченная выражением нежного сочувствиявеечерных
глазах.Конечно,онагорелалюбопытством,нолюбопытствомсамым
доброжелательным.
Не обижаясь на молчание Флорана, она продолжала:
- Был у меня в Париже племянник. Вот только пошел непотойдорожке,
запутался...Оно,конечно,хорошо,еслизнаешь,чтоестьукого
остановиться. Ваши родныеудивятся,верно,когдавасувидят.Аведь
приятно вернуться домой, правда?
Продолжая разговаривать, она несводилаглазсФлорана,несомненно
тронутаяегонеобычайнойхудобой;несмотрянаегопостыдныечерные
лохмотья, она угадывала в нем "образованного" и стесняласьсунутьемув
руку серебряную монету.
Наконец она робко проговорила:
- Если покамест вы в чем-нибудь нуждаетесь...
Но он отказался наотрез, гордо и смущенно: он ответил, что у негоесть
всенеобходимое,чтоонзнает,кудаидти.Она,по-видимому,этому
обрадовалась и несколько раз, словно желая успокоить себя относительно его
будущей судьбы, повторила:
- Ах, вот это хорошо, значит, вам нужно только дождаться рассвета.
Над головой Флорана, вуглуфруктовогопавильона,зазвонилбольшой
колокол. Его медленные, мерные удары, казалось, мало-помалу разгоняли сон,
заполонивший улицу. По-прежнему подъезжали повозки; все громче раздавались
крикивозчиков,щелканьекнута,тяжкийстонмостовойподжелезными
ободьями колес и копытами лошадей; итеперьповозкиподвигалисьвперед
толчками, выстроившись вереницей, тянувшейся в глубьнепроницаемойсерой
мглы, откуда доносился смутный гул. Из конца в конец по всейулицеНовый
мост шла разгрузка,возыоткатиливплотнуюкканавам,лошадистояли
неподвижно, тесными рядами, как наярмарке.ВниманиеФлоранапривлекла
огромная повозка мусорщиков, доверху полная великолепной капусты, -еес
большимтрудомудалосьосадитьутротуара:горакапустыбылавыше
высоченного фонарного столба с газовым рожком,чтостоялсбокуиярко
освещал ворох широких листьев, свисавших, словно зубчатые игофрированные
лоскутья темно-зеленого бархата. Молоденькая крестьянка, летшестнадцати,
в казакине и голубом полотняном чепце, взобралась на подводуи,стояпо
плечи в капусте, хватала один кочанзадругимибросалавнизкому-то
невидимому в темноте. Повременамдевчонка,затерявшаяся,утонувшаяв
массе овощей,оступаласьиисчезала,погребеннаяподобвалом;затем
розовый носик снова показывался в гуще плотнойзелени;онахохотала,и
капустные кочаны снова начинали летать между газовым фонаремиФлораном.
Он машинально их считал. Когда подвода опустела, ему стало скучно.
Теперь груды выгруженных овощей на тротуарах доходили до самогошоссе.
Около каждой огородники оставили для прохода узкую дорожку.Весьширокий
тротуар, заваленный от края до края, простирался вдаль,покрытыйтемными
холмиками овощей. Пока еще,приневерном"колеблющемсясветефонарей,
видны были лишь мясистые цветы артишоков, нежнаязеленьсалата,розовые
кораллы моркови, матово-белая, как слоновая кость,репа;иэтивспышки
ярких красокпробегаливдольгрядыовощейвместесбегущимилучами
фонарей.Тротуарзаполнялся;толпаоживилась,людиходилимежду
выставленнымитоварами,останавливаясь,болтая,перекликаясь.Громкий
голосиздалекакричал:"Эй,ктотутсцикорием!"Открылисьворота
павильона овощей; перекупщицы из этогопавильона,вбелыхчепчиках,в
косынках, повязанных поверх черных кофт,выбегали,подколовподолюбки
булавками, чтобы не испачкаться, и запасались товаромнадень,нагружая
своими покупками большиекорзины,поставленныеносильщикаминаземлю.
Между павильоном и шоссе все стремительнее сновали взад и впередкорзины,
плывя над сталкивающимися головами, надплощаднойруганью,надгомоном
продавцов, готовых до хрипоты спорить из-за одного су. И Флоран изумлялся,
какэтизагорелыеогородницы,повязанныеполосатымиполушелковыми
платками, сохраняют спокойствие в многословном торгашеском гаме рынка.
Позади него, натротуареулицыРамбюто,продавалифрукты.Ровными
рядамивыстроилиськрытыекорзины,низенькиеплетенки,укутанныев
холстину или солому; доносился запах переспелой мирабели. Нежный протяжный
голос, который Флоран слышал уже давно, заставил его обернуться. Он увидел
маленькую, прелестную смуглянку, которая торговалась, усевшись на земле:
- Ну скажи, Марсель, отдашь за сто су, а?
Человек, закутанный в плащ, отмалчивался,имолодаяженщина,выждав
пять долгих минут, опять начинала:
- Ну так как, Марсель, значит, сто су за эту корзину дачетырефранка
за ту, другую, стало быть, я тебе должна дать девять франков, верно?
Опять молчание.
- Так сколько же тебе дать?
- Эх ты! Десять франков, сама знаешь, я тебе уже говорил... А чтотвой
Жюль, Сарьетта? От него, видно, мало толку?
Молодая женщина засмеялась, вынимая полную пригоршню монет.
- Да ну! Жюль любит понежиться в постельке...Онговорит,работане
мужское дело.
Она заплатила иунеслаобекорзинкивужеоткрывавшийсяпавильон
фруктов. Здания рынка еще сохраняли темную воздушность контуров с тысячами
огненных полосотрядовсквозныхставен;крытыегалереизаполнялись
народом, а дальние павильоны еще былибезлюдны,окруженныевозрастающим
гуденьем тротуаров. На перекрестке св.Евстафиябулочникиивиноторговцы
поднималижелезныешторы;красныефасадылавокбуравилизажженными
газовыми рожками тьму вдоль серых домов; Флоранразглядывалбулочнуюна
левой стороне улицы Монторгей, всю заваленную, словно позолоченную булками
сегодняшней выпечки; ему казалось, что он чувствует вкусный запахтеплого
хлеба.