Чтобы пробить себе путь сквозь эти бушующие людские волны,
нужно было быть офицером, вельможей или хорошенькой женщиной.
Нашюноша сбьющимсясердцемпрокладывалсебедорогусквозьэту
толкотню и давку, прижимая к худым ногам непомерно длинную шпагу, не отнимая
руки от краяширокополой шляпы, с жалкой улыбкойпровинциала, старающегося
скрыть свое смущение. Миновав ту или инуюгруппу посетителей,он вздыхал с
некоторым облегчением, ноясно ощущал, что присутствующиеоглядываются ему
вслед,ивпервые вжизни д'Артаньян, у которогодосихпор всегда было
довольно хорошее мнение о своей особе, чувствовал себя неловким и смешным.
----------------------------------------
(1) Многим не равное (лат.).
-----------------------------------------------------------
Усамойлестницыположениесталоещезатруднительнее.Нанижних
ступенькахчетверо мушкетеровзабавлялисьвеселойигрой, вто время как
столпившиеся на площадке десятьили двенадцать ихприятелейожидали своей
очереди, чтобы принять участие взабаве. Один из четверых,стоя ступенькой
вышепрочихи обнажившпагу, препятствовалилистаралсяпрепятствовать
остальным троим подняться полестнице. Эти троенападалинанего,ловко
орудуя шпагой.
Д'Артаньянсначалапринялэти шпаги за фехтовальные рапиры, полагая,
что острие защищено. Но вскоре, понекоторымцарапинам на лицах участников
игры, понял, что клинки были самым тщательным образомотточены и заострены.
Прикаждойновой царапиненетолькозрители,ноисамипострадавшие
разражались бурным хохотом.
Мушкетер, занимавший в эту минуту верхнюю ступеньку, блестяще отбивался
от своих противников. Вокруг них собралась толпа. Условия игры заключались в
том, чтоприпервой же царапине раненый выбывал из игры и егоочередьна
аудиенцию переходила к победителю. За какие-нибудь пять минут трое оказались
задетыми: у одного была поцарапана рука, у другого -- подбородок, у третьего
-- ухо, причем защищавшийступенькунебыл задет ни разу. Такая ловкость,
согласно условиям, вознаграждалась продвижением на три очереди.
Как ни трудно было удивить нашего молодого путешественника или, вернее,
заставить его показать, что он удивлен, все же эта игра поразила его. На его
родине, в томкраю, где кровь обычно так легко ударяет в голову, для вызова
надуэль все жетребовался хотькакой-нибудьповод.Гасконадачетверых
игроков показалась емусамой необычайной из всех, окоторых ему когда-либо
приходилось слышать даже в самой Гаскони. Ему почудилось, что он перенесся в
пресловутуюстранувеликанов,кудавпоследствиипопалГулливеригде
натерпелся такого страха.А между темдо цели было еще далеко:оставались
верхняя площадка и приемная.
На площадке уже не дрались -- там сплетничали оженщинах, а в приемной
-- о дворе короля. Наплощадке д'Артаньян покраснел, в приемной затрепетал.
Егоживоеисмелоевоображение,делавшеееговГаскониопаснымдля
молоденькихгорничных, аподчас и для их молодыххозяек, никогда,даже в
горячечном бреду, не могло бы нарисовать ему и половины любовных прелестей и
дажечетвертилюбовныхподвигов,служившихздесьтемойразговораи
приобретавшихособуюостротуоттехгромкихименисокровеннейших
подробностей,которыеприэтомперечислялись.
Но еслинаплощадке был
нанесенударего добронравию,то в приемной поколебалосьего уважениек
кардиналу.Здесь д'Артаньян,к своемувеликомуудивлению,услышал,как
критикуют политику, заставлявшую трепетать всю Европу; нападкам подвергалась
здесь иличная жизнь кардинала,хотя за малейшую попытку проникнуть в нее,
как знал д'Артаньян,пострадало столько могущественныхи знатныхвельмож.
Этот великий человек, которого так глубокочтил г-н д'Артаньян-отец, служил
здесь посмешищемдля мушкетеров г-наде Тревиля.Одни потешалисьнад его
кривыминогамиисутулойспиной:кое-ктораспевалпесенкиоего
возлюбленной, г-же д'Эгильон, и о его племяннице,г-же де Комбалэ, а другие
тут жесговаривалисьподшутить над пажамии телохранителями кардинала, --
все это представлялось д'Артаньяну немыслимым и диким.
Но, если вэти едкие эпиграммы по адресу кардинала случайно вплеталось
имя короля, казалось,чья-тоневидимаярукана мгновение прикрывалаэти
насмешливые уста.Разговаривавшие в смущении оглядывались, словно опасаясь,
чтоголоса ихпроникнутсквозь стену в кабинет г-наде Тревиля. Но почти
тотчасжеброшенныйвскользьнамекпереводилсноваразговорнаего
высокопреосвященство,голоса сновазвучали громко, ини один из поступков
великого кардинала не оставался в тени.
"Всех этих людей, --с ужасом подумал д'Артаньян, -- неминуемо засадят
в Бастилиюи повесят.А менязаодно с ними:меня сочтут их соучастником,
разяслушал ислышал ихречи.Чтосказал бы мойотец, так настойчиво
внушавший мнеуважение к кардиналу, если б знал, чтоя нахожусь в обществе
подобных вольнодумцев!"
Д'Артаньян поэтому, как легко догадаться, не решался принять участиев
разговоре, но гляделвовсе глаза и жадно слушал,напрягая всесвои пять
чувств,лишьбыничего не упустить. Несмотря на всеуважение к отцовским
советам,он,следуя своим влечениям и вкусам, был склонен скорее одобрять,
чем порицать, происходившее вокруг него.
Принимая, однако, во внимание,что он был совершенночужой среди этой
толпы приверженцевг-наде Тревиля иеговпервые виделиздесь,кнему
подошлиузнать оцели его прихода. Д'Артаньянскромноназвал свое имя и,
ссылаясь на то, чтоон земляк г-на де Тревиля, поручил слуге, подошедшему к
немус вопросом, исходатайствовать для негоуг-надеТревиля несколько
минут аудиенции. Слуга покровительственным тоном обещал передать его просьбу
в свое время.
Несколькооправившисьотпервоначальногосмущения,д'Артаньянмог
теперь на досуге приглядеться к одежде и лицам окружающих.
Центромоднойизсамыхоживленныхгруппбылрослыймушкетерс
высокомернымлицомивнеобычномкостюме,привлекавшемкнемуобщее
внимание. Нанембыл неформенный мундир, ношениекоторого, впрочем,не
считалось обязательным в те времена-- временаменьшей свободы, но большей
независимости, --а светло-голубой, порядочно выцветшийи потертый камзол,
поверх которого красовалась роскошная перевязь, шитая золотоми сверкавшая,
словносолнечные блики на воде в ясный полдень.