Королева быладобракомнев
моей молодости, и я хранил теплые воспоминания о ее доброте.
О, я всегда буду помнить этот день! Это было в среду, вПарижецарила
не только печаль, но и ужас.
Я чувствовал странный упадок духа,менякакбытомилопредчувствие
большого несчастья. Я старалсяободритьСоланж,котораяплакалавмоих
объятиях; у меня не хватало для нее слов утешения, так как и вмоемсердце
не было утешения.
Мы провели, как всегда, ночь. Наша ночь была еще печальнее дня.Помню,
что до двух часов утра в квартире над нами выла запертая там собака.
Утром мы навели справки. Оказалось, что ее хозяин ушел и унесссобой
ключ, его арестовали на улице,повеливреволюционныйсуд,втричаса
вынесли приговор, а в четыре - казнили.
Надо было расставаться. Уроки у Соланж начинались в девять часовутра.
Пансион ее находился около Ботанического сада.Мненехотелосьотпускать
ее. Ей не хотелось расставаться со мной. Но пребывание в течениедвухдней
вне дома могло бы вызвать расспросы, очень опасные в то время для Соланж.
Я окликнул экипаж и проводил ее до угла Фоссе-сен-Бернард. Явышелиз
экипажа, она поехала дальше. Всю дорогу мы были в объятияхдругдруга,не
произнося ни слова; наши слезы смешивались и текли до самыхгуб,агоречь
их смешивалась со сладостью наших поцелуев.
Я вышел из экипажа, но вместо того, чтобы отправиться,кудамнебыло
нужно, стоял на месте и смотрел вслед лошадям, уносившим ее. Черездвадцать
шаговэкипажостановился.Соланжвысунулаголовуизокошка,какбы
чувствуя, что я еще не ушел. Я подбежал к ней. Явошелвэкипажизапер
окна. Я сжал ее в моих объятиях еще раз. На башнеСен-Этиен-дю-Монпробило
девять. Я вытерееслезы,запечатлелтройнойпоцелуйнаеегубахи,
соскочив с экипажа, удалился почти бегом.
Мне показалось, что Соланж звала меня, но ее слезы, ееволнениемогли
обратить на себя внимание, и я проявил роковое мужество и не обернулся.
Я вернулся к себе в отчаянии. Я провел день в сочиненииписемСоланж;
вечером я отправил ей целый том писем.
Я только что опустил в почтовый ящик письмо к ней, какполучилписьмо
от нее.
Ееоченьбранили;еезабросаливопросами,ейугрожалилишением
отпуска.
Первый отпуск еедолженбылбытьвследующеевоскресенье.Соланж
клялась,чтовлюбомслучае,дажееслиейпридетсяпоссоритьсяс
начальницей пансиона, она увидится со мной в этот день.
Я клялся также в этом. Мне казалось, чтоеслиянебудувидетьее
целую неделю, а это случится, если ее лишат первого отпуска, я сойду с ума.
К тому же Соланж проявляла сильноебеспокойство.Ейпоказалось,что
письмо от отца, которое передано было ейповозвращениивпансион,было
предварительно распечатано.
Я провел плохую ночь и еще худший следовавший за ней день. Янашелпо
обыкновению письмо Соланж, и так как это был день моих опытов, то яктрем
часам отправился к брату, чтобы взять его с собой в Кламар.
Брата не было дома, и я пошел один.
Погода была ужасная. Печальная природа разразилась дождем, тембурным,
холодным потоком дождя, который предвещает зиму. В продолжениевсейдороги
яслышал,какглашатаивыкрикивалихриплымголосомобширныйсписок
осужденных в тот день; тут были мужчины, женщины, дети. Кровавая жатвабыла
обильна, у меня не будет недостатка в объектахмоейвечернейработы.Дни
были коротки. В четыре часа я пришел в Кламар. Было уже темно.
Вид кладбища, большие, свежиемогилы,редкиедеревья,трещавшиеот
ветра, как скелет, - все было мрачно и отвратительно!
Все,чтонебыловскопано,былопокрытотравой,чертополохом,
крапивой. Но с каждым днем земля, покрытая травой, уменьшалась в размерах.
Среди всей этой вскопанной почвы зияла ямасегодняшнегодняиждала
свою добычу. Предвидели большое количество осужденных, иямабылабольше,
чем обыкновенно.
Я машинально подошелкней.Наднебылавода.Бедные,холодные,
обнаженные трупы - их бросят в эту воду, холодную, как и они!
Когда я подошел к яме, то поскользнулся и чуть не упал туда,волосыу
меня стали дыбом. Я промок, я дрожал. Я направился к моей лаборатории.
Это была, как я уже сказал, старая часовня. Я искал глазами,почемуя
искал, не знаю, я искал, не осталось ли на стене или там,гдебылалтарь,
следов культа; на стене ничего не было,наместеалтарятоженичегоне
было. Там, где была когда-то дарохранительница, то есть Бог, то естьжизнь,
теперь был голый череп без кожи и волос, то есть смерть, ничто.
Я зажег свечу. Я поставил ее на мой стол для опытов, весьзаставленный
инструментамистраннойформы,которыеизобретеныбылимной.Ясел,
предавшись размышлениям о бедной королеве, которую я виделстолькрасивой,
столь счастливой,стольлюбимой;которуюнакануне,когдаеевезлина
тележке на эшафот, толпа сопровождала своими проклятиями, и котораятеперь,
в этот час, после того, как головуееотделилиоттуловища,покоитсяв
гробу бедных. Она,спавшаясредизолоченойроскошиТюильри,Версаляи
Сен-Клу. А пока меня обуревалиэтимрачныеразмышления,дождьусилился,
задул сильный ветер, мрачно завывая в ветках деревьев, в стеблях травы.
К этому шуму присоединился раскатмрачногогрома;толькогромэтот
гремел не в облаках, а пронесся над землей, которая задрожала.
То былгрохоткровавойтелеги,приехавшейсплощадиРеволюциии
въезжавшей в Кламар.
Дверь маленькой часовни открылась, и два человека, с которыхструилась
вода, внесли мешок.