Дверь маленькой часовни открылась, и два человека, с которыхструилась
вода, внесли мешок.
Один из нихбылЛегро,которогояпосетилвтюрьме,другойбыл
могильщик.
- Вот, господин Ледрю, - сказал помощник палача,-квашимуслугам.
Вам нечего торопитьсясегоднявечером.Мыоставляемувасвсюсвиту,
похоронят их завтра днем. Они не схватят насморка, проведя ночь на воздухе.
И с отвратительным смехом эти два служителясмертиположилимешокв
угол, налево передо мной, возле прежнего алтаря.
Затемониушлиинезаперлидверь,котораясталахлопать.От
ворвавшегося ветра пламя свечи дрожало.Свечагорелатусклоипонемногу
гасла, отекая около черного фитиля.
Я слышал, как они отпрягли лошадей, заперли кладбище иуехали,бросив
полную трупов телегу.
Мне страшно хотелось уйти с ними, но что-то меня удержало; я осталсяи
весь дрожал. Я не боялся, конечно, но войветра,шумэтогодождя,треск
ломавшихся деревьев, порывы ветра, задувавшие мою свечу, - все этонаводило
на меня слепой ужас, и мелкая дрожь пробежалаповсемутелу,начинаяот
корней волос.
Вдруг мне показалось, чтояуслышалтихийиумоляющийголос,мне
показалось, что голос этот в самой часовне произносил мое имя - Альберт.
Я вздрогнул. Альберт! Одно только лицо не свете называло меня так.
Мои испуганные глаза медленно оглядели часовню. Хотя она была мала,но
свечамоянедостаточноосвещалаеестены.Яувиделвуглумешок.
Окровавленный холст и выпуклость указывали на зловещее его содержимое.
В ту минуту, когда мои глаза остановились на мешке, тотжеголос,но
еще слабее и еще жалостливее, повторил мое имя:
- Альберт!
Я вздрогнул и вскочил от ужаса: этот голос раздавался из мешка.
Я стал ощупывать себя, не понимая,воснелияилинаяву;затем,
застыв и как бы окаменев, с протянутыми руками я пошел к мешку и погрузилв
него одну руку.
Мне показалось, что теплые еще губы коснулись моей руки.
Я дошел до той грани ужаса, когда самый ужас придает намхрабрость.Я
взял эту голову и, подойдя к моему креслу, в которое я упал, положилголову
на стол.
О! Я испустил отчаянный крик. Эта голова,губыкоторойказалисьеще
теплыми, глаза которой были наполовинузакрыты,этоголовабылаголовой
Соланж!
Мне казалось, что я сошел с ума.
Я прокричал три раза:
- Соланж! Соланж! Соланж!
При третьем крике глаза открылись, взглянули на меня; снихскатились
две слезы, и, сверкнув влажным блеском,словнопламенемотлетающейдуши,
глаза закрылись, чтобы больше уже никогда не открыться.
Я вскочил безумный, бешеный, негодующий.
Я вскочил безумный, бешеный, негодующий. Я хотел бежать,нозацепился
полой одежды за стол. Стол упал и увлек засобойсвечу,котораяпогасла.
Голова покатилась, а я устремился в отчаянии за ней. И вот,когдаялежал
на земле, мне показалось, что эта голова покатилась по плитам кмоей;губы
ее прикоснулись к моим; холодная дрожь пронизала мое тело; яиспустилстон
и потерял сознание.
На другой день в шестьчасовутрамогильщикинашлименятакимже
холодным, как та панель, на которой я лежал.
Соланж, узнанная по письму ее отца, была арестована в тотжедень,в
тот же день приговорили ее к смерти, и в тот же день она была казнена.
Эта голова, которая говорила, эти глаза, которые смотрели на меня,эти
губы, которые целовали мои губы, то были губы, глаза, голова Соланж.
- Вы знаете, Ленуар, - продолжал Ледрю, обращаясь к кавалеру, -чтоя
тогда едва не умер.
Глава восьмая
КОШКА И СКЕЛЕТ
Рассказ Ледрю произвел ужасное впечатление. Никто из нас, дажедоктор,
не подумал изменить настроение.
КавалерЛенуар,ккоторомуЛедрюобратился,ответиллишьзнаком
согласия. Бледная дама, приподнявшисьбылонаминутунасвоейкушетке,
опять упала на подушки,иодинлишьвздохобнаруживал,чтоонажива.
Полицейский комиссар молчал,таккакненаходилвэтомматериаладля
протокола.Яжестаралсязапомнитьвсеподробностикатастрофы,чтобы
воспроизвестиихкогда-либо,есливздумаетсявоспользоватьсяимидля
рассказа. Что же касается Аллиета иаббатаМулля,тоизложенноеслишком
соответствовало их взглядам, чтобы они пытались возразить против него.
Напротив,аббатМулльпервыйпрервалмолчаниеи,резюмируядо
некоторой степени общее молчание, сказал:
- Я верю всему, что вы рассказали нам,моймилыйЛедрю,нокаквы
объясните себе этот факт, как выражаются на материальном языке?
- Я не объясняю его себе, - сказал Ледрю, - я толькоегорассказываю,
вот и все.
- Да, как вы его объясняете? - спросил доктор. - Потому что, каковабы
нибылапродолжительностьжизненности,вынеможетедопустить,чтобы
отсеченная голова через два часа могла говорить, смотреть, действовать?
- Если бы ямогсебеэтообъяснить,моймилыйдоктор,-сказал
Ледрю, - то не заболел бы после этого события страшной болезнью.
- Но все-таки, доктор, - сказал Ленуар, - как это выобъясняетесебе?
Вы не допускаете, конечно, чтогосподинЛедрюрассказалнамвымышленную
историю; его болезнь также материальный факт.
- Вотеще!Ничеготутудивительногонет.