Оставайтесь в чем есть. Мы как-никак родственники, даирубашкиэтине
столь откровенны, как те платья, вкоторыхвыспокойнопоявлялисьпри
дворе. Сейчас вы похожи скорее всего намонашек.Ивидувасгораздо
лучше, чем час назад, да и краски понемногу вернулись. Признайтесь же, что
не успел я приехать, как ваша участь уже повернулась к лучшему.
- О, спасибо, кузен! - воскликнула Бланка. Неузнаваемо преобразиласьи
комната.ПораспоряжениюАртуасюдавнесликроватьспологом,два
сундучка, долженствующие служить сиденьями, настоящий стулсоспинкойи
стол, на котором уже были расставлены миски, чарки и вино, -всеэтоиз
личных владений Берсюме.Самыйосклизлыйкусокнишизавесилитканью,
правда,ужепотерявшейсвойпервоначальныйцвет.Толстаясвеча,
позаимствованная из ризницы, горела на столе, ибо, хотя до вечера еще было
далеко, день за окном заметно угасал; вкаминесвысокимостроконечным
колпаком весело пылалитолстыеполенья,инапочерневшейихкорес
мелодичным шипением проступили пузырьки влаги.
Вслед за Робером в комнату вошел Лалэн в сопровождении ТолстогоГийома
и еще одного лучника:поприказаниюкомендантаонипринеслигорячую,
дымящуюся похлебку, большой хлеб, круглый,какпирог,паштетвесомне
меньше пяти фунтов с аппетитноподрумяненнойкорочкой,жареногозайца,
гусиные полотки и пяток сочных зимних груш; эти груши Берсюмераздобылу
одного садовода в Андели, и то после того, какпригрозилсместислица
земли весь городок.
- Как, - вскричал Артуа, - иэтовсе?Однакожекомендантухорошо
известно, что я велел подать хороший обед.
- Чудо еще, что и такую снедь удалось раздобыть, вашасветлость,ведь
кругом голод, - отозвался Лалэн.
- Возможно, смерды и голодают, потому чтоонибездельникиилодыри,
они, видите ли, хотят снимать обильные урожаи, асамимленьлишнийраз
полепроборонить.Ночтобыголодсмелкоснутьсялюдейблагородного
происхождения, это уж простите! - воскликнул Артуа. - Впервые послетого,
как меня отняли от материнской груди, явынуждендовольствоватьсястоль
скудной трапезой.
Обепринцессыжадно,какпроголодавшиесязверьки,смотрелина
расставленные на столе яства, которые Артуа поносил с умыслом, желаядать
почувствовать кузинам все убожество их теперешнего удела. На глазаБланки
навернулись слезы. Троелучников,какзачарованные,немоглиотвести
взгляда от соблазнительной картины.
Толстый Гийом,раздобревшийразвечтонаржанойпохлебке,обычно
прислуживал коменданту во время трапезы, и потому он робкоприблизилсяк
столу с намерением нарезать хлеб.
- Не смей прикасаться кхлебусвоимигрязнымиручищами!-заревел
Артуа. - Без тебя нарежем. А ну, катитесь отсюда, пока я вас не вышвырнул!
Конечно, можно было позвать для услуг Лорме, но Роберсвяточтилсон
своего телохранителя, пожалуй, единственное, что чтил оннаэтомсвете.
А ну, катитесь отсюда, пока я вас не вышвырнул!
Конечно, можно было позвать для услуг Лорме, но Роберсвяточтилсон
своего телохранителя, пожалуй, единственное, что чтил оннаэтомсвете.
Можно было также кликнуть кого-нибудь изконюших,ноАртуапредпочитал
действовать без свидетелей.
Когда лучники исчезли за дверью, он обратился к принцессам.
- Придется, видно, и мнепонемножкупривыкатьктюремнойжизни,-
сказал он тем шутливым тоном, каким ивнашидниговорятизбалованные
богатством люди, когда им приходится самим принестиизкухниблюдоили
вымыть тарелку. - Как знать, - добавил он, - возможно, водинпрекрасный
день вы, кузиночки, чего доброго, запрячете меня в тюрьму.
Он подвел Маргариту к единственному стулу.
- А мы с Бланкой посидим на скамье, - сказал он. Затем разлилвинои,
подняв чарку, обратился к Маргарите:
- Да здравствует королева!
- Не насмехайтесь надо мной, кузен, - умоляюще сказала Маргарита. - Это
невеликодушно с вашей стороны.
- Я вовсе не насмехаюсь,ипримитемоисловатак,какихдолжно
принять. На сей день, поскольку мне известно, вы еще королева, и япросто
желаю вам долгой жизни.
Вслед за этими словами воцарилось молчание, ибо принцессыиихгость
принялись за еду. Будь на месте Робера любой другой человек, оннеминуемо
почувствовал бы жалость при виде этих двух женщин, набросившихся на едус
жадностью уличных побирушек.
В первую минуту Маргарита и Бланкастаралисьещехранитьзастолом
равнодушный вид, как то предписывает светский этикет;ноголодоказался
сильнее правил утонченноговоспитания,итеперьониусердноработали
челюстями и останавливались лишь затем, чтобы перевестидухмеждудвумя
глотками.
Артуа подцепил зайца на кончик кинжала и поднес к огню, чтобы разогреть
жаркое. Поглощенный этим занятием, он, однако, краешкомглазапоглядывал
на своих кузин и еле сдерживал смех, рвущийся из его глотки: "А что,если
взять да поставить миски с едой прямо на землю, ей-богу, они опустятсяна
четвереньки, все половицы вылижут".
Принцессы не только ели, но и пили. Пили виноизподваловкоменданта
Берсюме, пили с таким видом,словножелаливознаградитьсебязасемь
месяцев лишений, когда приходилось утолятьжаждуоднойхолоднойводой.
Щекиихразгорелисьнеестественнымрумянцем."Они,пожалуй,еще
разболеются, - думал Артуа, - и этот праздник, того и гляди, кончитсядля
них желудочными коликами".
Но и сам он ел за целыйлегион.Недаромоегонепомерномаппетите
ходили легенды, и каждый кусок, который он непринужденнопосылалсебев
рот, обыкновенный человек смог бы проглотить, лишь разрезав предварительно
на четыре части. Даже гусиные полотки ел онскостями,словнотобыла
маленькая пичужка. Робер смиренно извинился перед дамами, чтонерискует
расправиться подобным манером с костями, оставшимися от зайчатины.
- Заячьи кости, - пояснил он, - слишком остры и могут прорвать человеку
внутренности.