Сменяют одна другую королевские династии,умираютцивилизациии,
подобно геологическимпластам,наслаиваютсядругнадруга,ногород
по-прежнему проносит через века свои характерные черты,свойсобственный
неповторимый аромат, свой ритм и свои шумы, отличные от ароматов, ритмаи
шумов всех других городов на свете. К числу подобныхгородовпринадлежит
Неаполь: таким, каким предстает он в наши дни глазам путешественника,был
он и в дни Средневековья,итакимжебылзатысячулетдотого-
полуафриканским, полулатинскимгородомсузенькимиулочками,кишащими
людьми, полный криков,пропахшийоливковыммаслом,дымом,шафраноми
жаренойрыбой,весьвпыли,золотой,каксолнце,весьвзвяканье
бубенчиков, подвязанных под шею лошадей и мулов.
Егоосновалигреки,егопокорилиримляне,егоразориливарвары;
византийцы и норманны попеременнохозяйничаливнем.Новсе,чтоим
удалось сделать с городом, - это отчасти изменитьархитектурузданийда
прибавить к здешним суевериям еще свои, помочьживомувоображениютолпы
создать несколько новых легенд.
Здешний народ не греки, не римляне, не византийцы, - это неаполитанский
народ, он был и остался народом, не похожим ни на какойдругойнародна
земле; неизменная веселость не что иное, как щит противтрагедиинищеты,
его восторженность вознаграждает за монотонность будней, его леность -та
же мудрость, ибо мудр тот, кто не притворяетсядеятельным,когданечего
делать; народ, который любит жизнь,умеетловкоодолеватьпревратности
судьбы, ценит острое слово и презирает бредящихвойной,ибоникогдане
пресыщается мирным существованием.
В описываемое нами время в Неаполе вот уже пятьдесят лет господствовала
Анжуйская династия. Ее правление былоотмеченосозданиемвпредместьях
города шерстяных мануфактур и постройкой у самого моря новой резиденции-
целогоквартала,гдевозвышалсяогромныйНовыйзамок-творение
французского зодчего Пьерра де Шона, гигантское сооружение, вознесенноев
небеса; и неаполитанцы, за многие века не порвавшие с фаллическим культом,
окрестили замок за его причудливую форму II Maschio Angiovino -Анжуйский
самец.
Ясным утром в самом начале января 1315 года в этом замке,водномиз
его покоев, выложенных огромными белымиплитами,молодойнеаполитанский
художник, ученикДжотто,поимениРобертоОдеризи,впоследнийраз
придирчиво рассматривал только что оконченный им портрет. Неподвижностоя
перед мольбертом, закусив зубами кончик кисти, он не моготвестивзгляда
от своей картины, по невысохшей поверхности которойперебегалисолнечные
блики. Быть может, мазок палевой краски, думал он,или,напротив,более
темныйжелтыйоттеноктой,чтоближекоранжевому,лучшепередаст
неповторимый блеск золотых волос,бытьможет,нужнорезчеподчеркнуть
чистоту этого лба и придать большую выразительность и живостьэтомуоку,
великолепному синему кругломуоку:формуглазаемуудалосьпередать,
бесспорно удалось, но вот взгляд! Что придает характерностьчеловеческому
взгляду? Вот эта белая точечка на зрачке? Вот этатень,чутьудлиняющая
уголок века? Как воспроизвести на полотне человеческое лицововсейего
реальности, со всей неуловимой игрой света, подчеркивающей линии иформы,
когда в твоем распоряжении только растертые краски, накладываемые однана
другую? Возможно, что секретздесьневсамомглазе,авседелов
пропорциях глазаиноса.
..даженевпропорциях,авнедостаточно
прозрачном рисунке ноздрей или, вернее, в том, чтохудожникунеудалось
добиться правильного соотношения междуспокойнымочеркомгубислегка
опущенными веками.
-Итак,синьорОдеризи,портретготов?-осведомиласькрасавица
принцесса, служившая натурой художнику.
В течение недели она по три часа в день сидела, боясь пошевельнуться, в
этой комнате, где рисовали ее портрет,предназначенныйдляотправкико
французскому двору.
Через широко распахнутые огромные овальные окна виднымачтыкораблей,
прибывших с Востока и бросивших якорь в порту, - они мерно покачивались на
волнах, - за ними вся неаполитанская бухта, неоглядная морская дальпочти
неестественно синего цвета, вся в золотистых бликах солнца, а чутьдальше
несокрушимый профиль древнего Везувия. Воздухбылласков.Втакиедни
человеку улыбается счастье.
Одеризи вынул кончик кисти изо рта.
- Увы, да! - ответил он. - Портрет окончен.
- Почему же "увы"?
- Потому что я буду лишен счастья видеть каждое утро донну Клеменцию, и
без нее для меня угаснет солнечный свет.
Спешим оговориться: комплимент художниказвучалболеечембуднично,
ибо, когда неаполитанец заявляет женщине, будь она принцесса илислужанка
в захудалой харчевне, что, не видя ее больше, он-де непременно зачахнети
умрет, он лишь выполняет самые элементарные правила галантности.
- И потом, ваше высочество... и потом, - продолжал художник, - я сказал
"увы" потому, что портрет нехорош. Он ни в малейшей степени не передает ни
ваш образ, ни вашу подлинную красоту.
Еслибыкто-нибудьподтвердилэтомнение,художникнаверняка
почувствовал бы себяуязвленным,носамонкритиковалсвоетворение
совершенно искренне. Его терзала печаль, знакомая всемистиннымтворцам,
когда труд их наконец завершен. "Вот моя картина останетсятакой,какова
она есть, - думает он, - ибо я не мог сделать лучше, и, однако, онамного
ниже моего замысла иотнюдьневоплощаетто,чтоямечталихотел
воплотить!" В этом семнадцатилетнем юноше уже жил беспокойный дух великого
художника.
- Можно посмотреть? - спросила Клеменция Венгерская.
- Конечно, мадам, только не упрекайтеменя.Ах,васдолженбылбы
писать сам Джотто.
И действительно, когда речь зашла опортретепринцессы,решенобыло
пригласить Джотто, и за ним через всю Италию понесся гонец. Нотосканский
мастер, который в течение всего этого года писал нахорахфлорентийского
собора Санта-Кроче фрески из жизни святого Франциска Ассизского,крикнул,
даже не спустившись слесов,чтобывместонегопригласилиегоюного
ученика, проживающего в Неаполе.
Клеменция Венгерская поднялась с кресла и подошлакмольберту,шурша
тугими складками платья из тяжелого шелка. Высокая,тонкая,гибкая,она
привлекала внимание не столько изяществом, сколько величием осанки, не так
женственностью, какблагородством.