-Итак,насколькояваспонимаю,выготовыпожертвоватьради
удовлетворения неприязненных чувств нашего дядинеподкупнымминистроми
удалить от власти единственного человека, который в данный момент способен
управлять делами государства. Поостерегитесь, брат мой: вам неудастсяи
далее отыгрываться на полумерах. Вы сами видели, что, пока мыкопалисьв
бумагах де Мариньи как человека, заподозренноговзлоупотреблениях,вся
Франция продолжала повиноватьсяему,какираньше.Вампридетсяили
полностью восстановить его вправах,илижеокончательнонизвергнуть,
объявив виновным в вымышленных преступлениях,следовательно,подвергнуть
каре преданного слугу - а это обернется против вас самого.ПустьМариньи
подыщет вампапутолькочерезгод;затоеговыборбудетсделанв
соответствии с интересами государства, например, падет на бывшего епископа
Пуатье, которого я хорошо знаю, так как он из моих владений.Анашдядя
Карл будет твердить, что папуизберутнепозжечемзавтра,ноион
добьется успеха не раньше, чемМариньи,даподсунетвамкакого-нибудь
Гаэтани, а тот переберется в Рим, будет оттуда назначать ваших епископов и
всем распоряжаться.
Людовик молча смотрел на лежащий перед ним документ, подготовленныйпо
делу Мариньи Филиппом Пуатье.
"...Сим одобряю, хвалю и утверждаюсчетасираАнгерранадеМариньи
(Валуа потребовал и добился, чтобы вдокументнебыливключенытитулы
генерального правителя), не имею к нему, равно как икегонаследникам,
никаких исков в отношении сборов, проводившихся управлением казныТампля,
Лувра и Королевской палаты".
На этом пергаменте небылолишькоролевскойподписиикоролевской
печати.
- Брат мой, - помолчав, начал граф Пуатье, - вы далимнетитулпэра,
дабы я споспешествовал вам в делах и давал советы. В качестве пэра даю вам
совет одобрить сей документ. Тем самым высовершитеакт,продиктованный
справедливостью.
- Справедливость зависит только от короля,-воскликнулСварливыйв
приступевнезапнойярости,охватывавшейеговтеминуты,когдаон
чувствовал себя неправым.
- Нет, государь, - спокойновозразилтот,комусужденобылостать
Филиппом Длинным, - король зависит от справедливости, онобязанбытьее
выразителем, и благодаря ему она торжествует.
Бувилль и Гуччо прибыли в Париж, когда уже отзвонили к позднейвечерне
и на скованную холодом столицу опустились зимние сумерки.
У заставыСен-ЖакихподжидалпервыйкамергерМатьедеТри.Он
приветствовалотименикоролябывшегопервогокамергера,своего
предшественника, и известил Бувилля, что его ожидают во дворце.
- Как же так? Даже передохнуть не дают, - с досадой проворчалтолстяк.
- Надо вам сказать, друг мой, я чувствую себя совсемразбитымсдороги,
весь покрыт грязью и просто чудом еще держусьнаногах.
Яустарелдля
подобных эскапад.
Он и впрямь был недоволен этой неуместнойспешкой.Ввоображениион
рисовал себе их последний с Гуччо ужин в отдельной комнате,где-нибудьв
харчевне, во время которого можнобудетсобратьсясмыслями,обсудить
результаты их миссии, сказать друг другу то, что не собрались онисказать
за сорокадневное совместное путешествие, то самое заветное, что необходимо
высказать перед разлукой, как будто больше они уже никогда не свидятся.
А им приходилось прощаться посреди улицы, ипрощатьсядовольносухо,
ибо обоих смущало присутствие Матье де Три. У Бувилля было тяжело на душе:
окончилась какая-то полоса жизни, и это наполняло сердце тоской;провожая
Гуччо взглядом, он одновременно провожал прекрасные дни Неаполя и чудесное
возвращение юности, ворвавшейся на минуту восеннююпоруегожизни.И
вдруг это пышное цветение молодости подкошено жестокой рукой, и никогда не
суждено ему возвратиться вновь.
"А я даже не поблагодарил его за всеоказанныемнеуслугиизато
удовольствие, которое доставляло мне его общество", - думал Бувилль.
Погруженный в свои мысли, он не заметил, что Гуччо увез с собойларцы,
где находились остатки золота, полученного уБарди,изрядноподтаявшего
после дорожных расходовиумасливаниякардинала;такилииначебанк
Толомеи сумел получить полагающиеся ему проценты.
Однако это обстоятельство не помешало Гуччо в свою очередьпожалетьо
разлуке с толстяком Бувиллем, ибо у прирожденных дельцов корысть отнюдь не
мешает проявлению чувствительности.
Шествуя по покоям дворца, Бувилль невольно отмечал про себя происшедшие
за время его отсутствия перемены и сердито хмурился. Слуги, с которымион
сталкивался, казалось, успели забыть былуювыправкуиисполнительность,
каких неукоснительно требовал от них в свое время Бувилль, первый камергер
покойного государя, - их жестыутратилипочтительностьицеремонность,
свидетельствующие о том, что уже однапринадлежностькодворудляних
великая честь. На каждом шагу давала себя знать нерадивость.
Но, когда бывший первый камергер Филиппа очутилсяпередЛюдовикомX,
критический дух разом покинул его: он стоял перед своим владыкойидумал
лишь о том, как бы поклониться пониже.
-Ну,Бувилль,-началСварливый,небрежнообнявтолстяка,что
окончательно довершило его смятение, - как вы нашли ее величество?
- Уж очень грозна, государь, я все время трясся от страха. Но для своих
лет удивительно умна.
- А внешность, лицо?
- Еще очень величественна, государь, хотя ни одного зуба во рту нет.
ЛицоСварливоговыразилоужас.НоКарлВалуа,стоявшийрядомс
племянником, вдруг громко расхохотался.
- Да нет же,Бувилль,-воскликнулон,-корольинтересуетсяне
королевой Марией, а принцессой Клеменцией.
- Ох, простите, государь! - пробормотал краснеяБувилль.-Принцесса
Клеменция? Сейчас я вам ее покажу.
- Как? Значит, вы ее привезли?
- Нет, государь, зато привез ее изображение.