А когда Гуччо въехал во двор усадьбы, перескочив через ручеек
Модры, он почувствовал беду. Ни петуха, разгребавшегонавознуюкучу,ни
мычания в стойлах, ни лая собак. Юноша соскочил сседла,иникто-ни
слуги, ни хозяева - не вышел ему навстречу. Дом, казалось,вымер."Может
быть, они уехали? - думал Гуччо. - Может быть, в мое отсутствие ихувели,
а дом продали за долги? Что же произошло? Уже не побывала ли здесьчума?"
Привязав коня к вделанному в стену кольцу (отправляясьвтакойкороткий
путь, Гуччо не взял с собой слугу, тем паче что так действоватьемубыло
свободнее), он вошел в дом. И очутился лицом к лицу с мадам де Крессэ.
- О, мессир Гуччо! - воскликнула она. - А я думала... ядумала...Вот
когда вы возвратились...
Из глаз мадам Элиабель полились слезы, и она оперласьостол,словно
обессилев от волнения, вызванного неожиданной встречей. За этовремяона
похудела фунтов на двадцать и постарела летнадесять.Платье,некогда
туго обтягивавшее мощные бедра и грудь, теперь свободно болталось наней;
лицо, обрамленное вдовьей косынкой, было серым, дряблые щеки отвисли.
Стараясь скрыть свое удивление, Гуччо деликатно отвел глазаиоглядел
зал. В прежние его посещения усадьбыКрессэздесьвовсем,вплотьдо
мелочей, чувствовалось желание поддержать былое достоинство даже при самых
скудных средствах; сейчас тут полновластно цариланищета-всюдуследы
лишений, беспорядка, все покрылось пылью.
- Увы, мы не всостояниидажепринятьгостя,-печальнымголосом
произнесла мадам Элиабель.
- Где ваши сыновья, Пьер и Жан?
- Как всегда, на охоте.
- А Мари? - спросил Гуччо.
- Увы! - ответила мадам Элиабель, опуская глаза.
Гуччо показалось, будто холодные когти сжали ему мозг и сердце.
- Che successo? Что случилось?
Мадам Элиабель понурила голову, идвижениеэтовыразилобесконечное
отчаяние.
- Она так слаба, так истощена, что, боюсь, никогдауженеподымется,
даже до Пасхи не дотянет.
- Чем же она больна? - крикнулГуччо,чувствуя,какхолодныекогти
понемногу разжимаются, ибо поначалу он решил, что произошло непоправимое.
- Той же болезнью, от какой страдаем все мы,-болезнью,откоторой
умирают целые семьи! От голода, синьор Гуччо. И подумайте сами, если такая
толстуха, как я, совсем иссохла, на ногах еле держусь, так чтожесделал
голод с моей дочкой, ведьонаещедевочка,совсемхуденькая,ещене
перестала расти.
- Но, черт возьми, мадам Элиабель, - воскликнул Гуччо, - а я-тодумал,
что от голода страдают только бедняки.
- А кто же, по-вашему, мы, если не самые настоящие бедняки? Иеслимы
по рождению рыцарского звания и имеем замок, который вот-вот рухнет нам на
голову, вы полагаете, нам легче, чем всем прочим? Вседостояниенеимущих
дворян в наших крепостных и в труденашихкрепостных.Акакмыможем
требовать, чтобы они нас кормили, когда им самим нечего есть икогдаони
один за другим умирают у наших дверей, моляокускехлеба.
- А кто же, по-вашему, мы, если не самые настоящие бедняки? Иеслимы
по рождению рыцарского звания и имеем замок, который вот-вот рухнет нам на
голову, вы полагаете, нам легче, чем всем прочим? Вседостояниенеимущих
дворян в наших крепостных и в труденашихкрепостных.Акакмыможем
требовать, чтобы они нас кормили, когда им самим нечего есть икогдаони
один за другим умирают у наших дверей, моляокускехлеба.Намитак
пришлось забить весь скот, чтобы поделиться с ними. Добавьте к этому,что
здешний превоотбираетунаспоследнее,какэтоделается,впрочем,
повсеместно,поприказуизПарижа,чтобыкормитьсвоихприставов,
пристава-то у него все как на подбор, по-прежнему жиреют... Когда все наши
крестьяне перемрут, что тогда останется нам делать? У насоднадорога-
смерть. Ведь наши угодья ничего не стоят, земля имеет цену,толькокогда
ее обрабатывают, но не трупы же будут ее пахатьизасевать.Нетунас
больше ни слуг, ни служанок. Наш бедный хромоножка...
- Тот самый, которого вы величали стольником?
- Да, наш стольник, - подтвердила мадам Элиабель с грустной улыбкой,-
так вот, и его мы схоронили на той неделе. Одно к одному.
- А где же она? - спросил Гуччо.
- Кто? Мари? Там наверху, в своей спальне.
- Можно ее видеть?
Вдова медлила с ответом: даже в эту тяжелуюгодинупекласьвладелица
замка Крессэ о соблюдении приличий.
- Что ж, можно, - произнесла онанаконец,-пойдуподготовлюеек
вашему посещению.
С трудом поднялась она на верхний этажиужечерезминутукликнула
гостя. Гуччо вихрем взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.
Наузкойстаромоднойкроватке,покрытойпростыми,безвышивки,
простынями, полулежала, полусидела Мари де Крессэ. Подушки былиподсунуты
ей под спину.
-СиньорГуччо...синьорГуччо,-пролепеталаМари.Глазаее,
окруженныесиневой,казалисьнеестественноогромными;длинныегустые
каштановые волосы с золотым отливом рассыпались по бархатной подушке. Кожа
на ввалившихся щеках и на тоненькой шейке казалась совсемпрозрачной,ее
белизна внушала страх. РаньшепривзгляденаМаричудилось,чтоона
вобрала в себя весь солнечный свет, а теперьееточноприкрылобольшое
облако.
Мадам Элиабель, боясь расплакаться, оставиламолодыхлюдейодних,и
Гуччо невольно подумалось, не известна ли ихтайнавладелицезамка,не
призналась ли матери больная Мари в своем чувстве к юному ломбардцу.
- Maria mia, моя прекрасная Мари, - повторял Гуччо, подходя к постели.
- Наконец-то вы здесь, наконец-то вывернулись.Ятакбоялась,так
боялась, что умру и не увижу вас.
Больная,неотрываясь,гляделанаГуччо,ивееглазахзастыл
молчаливый, но тревожный вопрос.
- Что с вами. Мари? - спросил Гуччо, не найдя других слов.
- Слабость, мой любимый, слабость.