Ногиегоодеревенели. Порядочность,
благородство, правилачестнойигрывозмущалисьпротивтакого
неравенства сил.
Разумеется, поединок длился недолго. Как всякий дворянин, Филипп
вдетствеиюностиобучалсяфехтованию, нодальшеазов в этом
искусстве не пошел. А для поединка с таким противником, как маркиз де
Латурд'Азир, азов было явно недостаточно. После третьего перевода в
темпмаркизслегкасогнул правую ногу, скользнул по влажной траве,
грациозноподалсявпереди, сделаввыпад, рассчитанным движением
вонзил шпагу в грудь Филиппа.
Андре-Луибросилсявперед, подхватил друга и под тяжестью его
тела опустился на колени. Поникшая голова Филиппа склонилась на плечо
Андре-Луи, руки безжизненно повисли, хлынувшая из раны кровь заливала
платье.
Спобелевшимлицомиподергивающимися губами Андре-Луи снизу
вверхсмотрелнадеЛатурд'Азира, который, стояпоодаль, с
печальным, но безжалостно- непреклонным выражением наблюдал дело рук
своих.
- Вы убили его! - крикнул Андре-Луи.
-Естественно. - Маркиз вытер шпагу тонким шелковым платком и,
выронивегоизрук, добавил: - Я же сказал, что у него был слишком
опасный дар красноречия.
ПредложивАндре-Луистольисчерпывающееобъяснениесвоих
действий, он пошел прочь.
- Трусливый убийца! Вернись! Убей и меня тоже, тогда ты будешь в
полнойбезопасности! - крикнул ему вдогонку Андре-Луи, все еще держа
на руках обмякшее, истекающее кровью тело Филиппа.
Маркизобернулся. Еголицопотемнелоот гнева. Тогда, желая
удержать кузена, де Шабрийанн взял его да руку. Несмотря на то что он
усердноподыгрывалмаркизу, случившееся привело шевалье в некоторое
смятение. Онбыл гораздо моложе де Латур д'Азира и не отличался его
высокомерием.
- Уйдемте. Малый не в себе. Они были друзьями.
- Вы слышали, что он сказал? - спросил маркиз.
- Ни он, ни вы да и вообще никто не может отрицать, что я сказал
правду, -выпалил Андре-Луи. - Вы сами признали это, сударь, назвав
причину, из-закоторойубилиФилиппа. Вы боялись его! Боялись - и
убили!
- Допустим, вы правы. Что дальше?
- И вы еще спрашиваете? Неужели все ваши представления о жизни и
гуманностисводятсятолько к умению носить камзол и пудрить волосы?
Нуи конечно, обнажать оружие против детей и священников? Да есть ли
ввасразум, чтобы мыслить, и душа, чтобы заглянуть в нее? Или вам
надообъяснять, что только трус убивает тех, кого он боится, и лишь
трусвдвойнеубиваеттак, как вы убили Филиппа? Если бы вы вонзили
ножемувспину, то показали бы, чего стоит ваша храбрость. Но то
былабы откровенная гнусность. Поэтому, боясь последствий - при всем
вашем могуществе, - вы и решили скрыть свою трусость под видом дуэли.
Маркизсбросилрукукузена и, сделав шаг в сторону Андре-Луи,
взмахнулшпагой. Ношевалье снова схватил его за руку и удержал на
месте.
Ношевалье снова схватил его за руку и удержал на
месте.
- Нет, Жерве! Нет! Ради Бога, успокойтесь! - Не удерживайте его,
сударь, -неистовствовалАндре-Луи. -Немешайтеему довершить
начатое, иначе страх будет преследовать его.
Господин де Шабрийанн выпустил руку кузена. С побелевшими губами
ипылающимвзглядом маркиз двинулся было к молодому человеку, столь
дерзкоего оскорбившему, но вдруг остановился. Возможно, он вспомнил
ородстве, которое, по общему мнению, связывало Андре-Луи с сеньором
де Гавриияком, и известную всем привязанность к нему этого дворянина.
Возможно, онвнезапнопонял, что если не остановится, то окажется
перед крайне неприятной дилеммой: выбирать между необходимостью вновь
пролитькровьипоссориться с владетелем замка в тот самый момент,
когдаего дружба ему очень нужна, и отступлением, чреватым ударом по
самолюбию и утратой авторитета во всей округе.
Как бы то ни было, маркиз остановился, с бессвязным восклицанием
взмахнул руками, резко повернулся и зашагал назад.
Когда на лужайке появился хозяин гостиницы со слугами, Андре-Луи
обнимал своего мертвого друга.
-Филипп! Филипп, ответьмне! Филипп... ты слышишь меня? О,
Господи! Филипп! - в исступлении бормотал он.
Онисразу поняли, что ни врач, ни священник здесь уже не нужны.
ЩекуФилиппа, которуюАндре-Луиприжимал к своему лицу, покрывала
свинцоваябледность; егополураскрытыеглазаостекленели, на
приоткрытых губах проступала кровавая пена.
Поднявтело, слугиотнесли его в гостиницу. Спотыкаясь, почти
ничего не видя от слез, Андре-Луи шел за ними. В маленькой комнате на
второмэтаже, кудапринесли убитого, Андре-Луи опустился на колени
передкроватью, сжал в ладонях руку Филиппа и, дрожа от бессильного
гнева, поклялсяему, чтодеЛатурд'Азир дорого заплатит за это
преступление.
-Твоего, Филипп, красноречия - вот чего он боялся, - говорил
Андре-Луи. -Но если я сумею добиться правосудия, то твоя смерть не
принесетемутого, па что он надеялся. Того, чего он боялся в тебе,
онстанетбоятьсявомне. Онбоялся, как бы твое красноречие не
поднялолюдейпротивнего и ему подобных. Но оно поднимет их! Твое
красноречиеитвойдарубеждениянаследуюя. Они станут моими.
Неважно, что я не верю в твою проповедь свободы. Я знаю ее от первого
до последнего слова, а больше нам ничего и не надо - ни тебе, ни мне.
Ипусть все закончится крахом, но я облеку в слова твои мысли, и мы,
покрайней мере, нарушим его гнусный план заглушить голос, внушавший
емутакойстрах. Хотьони взял на душу твою кровь, он ничего не
добьется. Тыне мог бы преследовать его с такой беспощадностью, как
это буду делать я.
ЭтамысльисполниладушуАндре-Луи торжеством. Она успокоила
его, смягчила его горе, и он принялся тихо молиться. Но вдруг сердце
унегосжалось. Филипп - мирный человек, почти священник, ревнитель
заветов Христа - предстал пред Творцом с грехом гнева на душе. Но Бог
непременнопоймет, чтогневФилиппаправеден. И, как бы люди ни
трактовали Божественность, этот единственный грех не перевесит любовь
идобро, примеромкоторыхбылавсяжизньФилиппа, незатмит
благородной чистоты его прекрасного сердца.