Правда, онненанимал стрелявшего, но был
весьмапризнателенему и готов извлечь из его выстрела максимальную
выгоду.
Единомышленникиубийцы, стараясьзащититьтоварища,
пробивались сквозь разъяренную, напирающую со всех сторон толпу.
-Пропуститеих! - крикнул Андре-Луи. - Не все ли равно, одним
убийцей меньше, одним больше. Не задерживайте их, соотечественники, и
выслушайте меня!
Кактолькобылвосстановленотносительный порядок, Андре-Луи
началрассказ. Теперь он говорил без выспренности, но со страстью и
прямотой, которые придавали особую убедительность каждой подробности
ияркость-каждойдетали. Людислушалирассказособытиях в
Гавриияке, исердцаих разрывались от боли. Андре-Луи исторг слезы
слушателеймастерским описанием горя безутешной вдовы Маби и ее трех
голодных детей, "сиротству обреченных в отмщение за смерть фазана", и
отчаяниябезутешнойматеригосподинадеВильморена, ренского
семинариста, известногомногимиз них, который встретил смерть при
благороднойпопыткеотстоятьправанищегопредставителяих
обездоленного сословия.
- Маркиз де Латур д'Азир счел его красноречие слишком опасным и,
чтобызаставитьзамолчать, убилего. Ноон просчитался. Я, друг
несчастногоФилиппадеВильморена, принялнасебяегомиссию
проповедника и обращаюсь к вам от его имени.
Услышав такое признание, Ле Шапелье наконец понял, что произошло
с Моро и что заставило его изменить тем, кто его нанимал.
-Яздесьнетолькодля того, - продолжал Андре-Луи, - чтобы
призватьвасотомститьубийце Филиппа де Вильморена. Я здесь, чтобы
сказать вам то, что сказал бы он сам, если бы был жив.
ДосихпорАндре-Луибыл искренен. Однако он не добавил, что
вовсеневеритвто, о чем собирается говорить, и считает все это
лицемериемчестолюбивойбуржуазии, котораявещаетустамисвоих
адвокатовсцелью ниспровергнуть существующий порядок. Напротив, он
оставилсвоюаудиториювполной уверенности, будто придерживается
именно тех взглядов, которые проповедует.
СпоразившимегосамогокрасноречиемАндре-Луи обрушился на
пассивностькоролевскогоправосудиявтехслучаях, когда
преступникамиоказываютсяпредставителизнати. Скакимедким
сарказмом говорил он об их королевском прокуроре де Ледигьере!
-Васудивляет, что господин де Ледигьер отправляет правосудие
такимобразом, чтооновсегдабывает на стороне аристократов? Но
разве справедливо, разве разумно требовать от него иного?
Онвыдержалпаузу, дав слушателям возможность оценить всю силу
егосарказма. ОднаконаЛе Шапелье это оказало обратное действие,
вновьпробудивсомнения и поколебав понемногу крепшую уверенность в
искренности Андре-Луи.
К чему он клонит?
Нореспубликанцунедолгопришлосьпребывать в неизвестности.
Андре-Луи вновь заговорил, и говорил так, как, по его представлениям,
говорилбы Филипп де Вильморен. Он так часто спорил с ним, так часто
присутствовалнадискуссияхв их литературном салоне, что как свои
пятьпальцевзнал весь лексикон, весь арсенал доводов - по существу
близких к истине - несчастного реформатора.
-Задумайтесь, из кого состоит наша прекрасная Франция. Миллион
еенаселения- представители привилегированных сословий. Они и есть
Франция. Ведьвы, разумеется, и помыслить не смеете, что остальные
заслуживаютхотьмалой толики внимания. Стоит ли принимать в расчет
двадцатьчетыремиллионадушиделатьвид, будтоони являются
представителями вели кой нации и существуют для чего-то иного, нежели
для рабского служения миллиону избранных?
Андре-Луи достиг цели: горький смех прокатился по площади.
-Неужеливасудивляеттотфакт, что, видяугрозусвоим
привилегиямсостороныэтихдвадцатичетырехмиллионов, главным
образомчерни, возможно, и созданной Творцом, но только затем, чтобы
бытьрабамипривилегированныхсословий, ониотдаюткоролевское
правосудиев надежные руки всяких ледигьеров, то есть людей, которые
лишенымозгов, чтобыдумать, и сердца, чтобы сочувствовать горю и
страданиям? Подумайтеи о том, что им приходится защищать от черни,
то есть от нас с вами.
Рассмотрим хотя бы некоторые из феодальных прав, которые рухнут,
еслипривилегированныесословияподчинятсяволе своего суверена и
признают за третьим сословием такое же право голоса.
Что станет с правом полевой подати, налога на фруктовые деревья,
таксынавиноградники? Что будет с барщиной, благодаря которой они
пользуютсядаровойрабочейсилой; сустановлениемсроковсбора
винограда, позволяющихимпервымисобирать урожай; с запретами на
виноделие, отдающимивихрукиконтроль над торговлей вином? Что
будетсихправомотниматьусвоих вассалов последний лиард* на
содержаниероскошныхпоместий? Чтобудетсцензами, доходами с
наследства, поглощающимиоднупятуюстоимостиземли; с платой за
выгулскотана общинной земле; с налогом на пыль, которую поднимает
стадо, идущеена рынок; с пошлиной за все выставляемое на продажу и
прочее, и прочее? Что станет с их правом на использование труда людей
и животных во время полевых работ; на переправы через реки, на мосты,
нарытьеколодцев, на садки для кроликов и голубятни; наконец - на
огонь, которыйдаетимвозможностьвзиматьналогскаждого
крестьянского очага? Что станет с их исключительным правом заниматься
рыбнойловлей и охотой - с правом, нарушение которого приравнивается
чуть ли не к государственной измене?
Аихпостыдные, отвратительныеправанажизнь и тело своих
подданных, редкоиспользуемые, ноотнюдьнеотмененные? Если бы
дворянин, вернувшисьс охоты, пожелал убить пару своих крепостных и
омытьих кровью ноги, он и по сей день мог бы выдвинуть в оправдание
свое непререкаемое феодальное право на такой поступок.