Есть такой поэт-
Хемингуэй. Знаете?
- Где вы его читали?
- В “Квершнитте”.
- Да, это я. - Мне польстили его слова. “Квершнитт” - немецкий журнал, поместивший несколько моих довольно-таки похабных стихотворений и
один большой рассказ задолго до того, как мне удалось продать что-либо в Америке.
- Вот странно! - сказал человек в тирольской шляпе. - Слушайте, а какого вы мнения о Рингельнаце?
- Великолепно пишет.
- Так. Рингельнац вам нравится. Прекрасно. А что вы скажете о Генрихе Манне?
- Плохой писатель.
- Вы так думаете?
- Во всяком случае, читать его я не в состоянии. - Плохой, плохой писатель. Я вижу, у нас с вами вкусы сходятся. Что вы здесь делаете?
- Охочусь.
- Неужели слоновая кость?
- Нет. Куду.
- И чего это люди охотятся на куду? Вот вы интеллигентный человек, поэт - и стреляете куду!
- Мне пока еще ни одного не удалось подстрелить, - сказал я. - Но мы десятый день за ними гоняемся. И сегодня нам повезло бы, если б не ваш
грузовик.
- Мой злосчастный грузовик! Нет, охотиться надо не меньше года. К концу этого срока вы всего настреляете и на вас нападет раскаяние. Охота
на какого-нибудь одного зверя-нелепость. Зачем вам это? - Мне так нравится.
- Ну, если (нравится)! Скажите мне откровенно, как вы относитесь к Рильке?
- Я читал только одну его вещь.
- Какую?
- “Корнет”.
- Ну и как, понравилось?
- Да.
- А меня она раздражает. Снобизм чистейшей воды. Валери - да. Валери я понимаю, хотя у него снобизма тоже хоть отбавляй. Значит, слонов вы
не убиваете - и то хорошо.
- Я бы убил какого побольше.
- А как побольше?
- Так, чтобы бивни потянули фунтов на семьдесят. Но поменьше тоже годится.
- Я вижу, мы не во всем с вами сходимся. Но как приятно познакомиться с представителем блестящей плеяды прежнего “Квершнитта”. Расскажите о
Джойсе - какой он? Купить “Улисса” я не мог - слишком дорого. Синклер Льюис-чепуха. Его книги я покупал. Нет, нет! Вы лучше завтра мне все
расскажете. Ничего, если я остановлюсь где-нибудь поближе к вам? Вы с друзьями? Белый охотник при вас есть?
- С женой. Мы будем очень рады. Да, один белый охотник.
- Почему же он сейчас не с вами?.
- Он считает, что на куду надо охотиться в одиночку.
- На них лучше совсем не охотиться. Кто он? Англичанин?
- Да.
- Самый что ни на есть?..
- Нет. Очень милый. Он вам понравится.
- Ну, поезжайте. Я и так вас задержал. Может, завтра увидимся.
Все-таки это очень странно, что мы с вами встретились здесь. - Да, - сказал я. - Посоветуйтесь с нашим механиком. Все, что от нас зависит,
сделаем.
- Всего хорошего, - сказал он. - Счастливого пути. - Всего хорошего, - сказал я. Мы поехали дальше, и я увидел, как он пошел к костру,
махая туземцам рукой.
Мы поехали дальше, и я увидел, как он пошел к костру,
махая туземцам рукой. Я не спросил его, зачем ему понадобилось двадцать туземцев и куда он едет. Собственно говоря, я ни о чем его не
расспрашивал. Расспрашивать людей - не в моих привычках, а в тех местах, где я рос, это считается невежливым. Но здесь белые не встречались нам
уже недели две, с тех самых пор, как мы выехали из Бабати к югу, и вдруг столкнуться с таким человеком на дороге, где обычно встречаешь только
переселенцев из голодных мест да разве какого-нибудь индийского торговца, и чтобы этот белый в тирольском костюме, ни дать ни взять карикатура
Бенчли, знал твое имя, назвал тебя поэтом, читал “Квершнитт”, восхищался Иоахимом Рингельнацем и завел с тобой разговор о Рильке, - это была
чистейшая фантастика. И вот в довершение этой фантастики автомобильные фары освещают впереди на дороге три высокие конические дымящиеся кучи. Я
велел Камау остановиться, и, резко затормозив, мы чуть не наехали на них. Они были в два-три фута вышиной, я тронул одну - она была еще теплая.
- (Тембо), - сказал М'Кола.
Это был помет слонов, которые только что пересекли здесь дорогу, и в холодном вечернем воздухе от куч шел пар. Через несколько минут мы
подъехали к лагерю.
А наутро я встал еще до зари и поехал на другой солонец. Пробираясь меж деревьев, мы увидели самца куду: с лаем, очень похожим на собачий,
но более высоким и гортанным, он кинулся прочь, сначала бесшумно, а потом, когда отбежал подальше, - с треском ломая кусты, и больше мы его не
видели. Нечего было и мечтать подойти к солонцу незаметно. Деревья обступали его со всех сторон, и тут уж сами животные как бы оказывались в
засаде, а охотник вынужден был подбираться к ним по открытому месту. Пришлось бы красться в одиночку, ползком, да и то дальше чем с двадцати
шагов стрелять было нельзя - мешали густые ветви.
Конечно, за кордоном деревьев место для укрытия превосходное-ведь куду, чтобы выйти на солонец, должны пройти по открытой прогалине добрых
двадцать пять ярдов. Но мы проторчали там до одиннадцати, - и никакого толку. Мы тщательно разровняли ногами землю вокруг солонца, чтобы
назавтра сразу увидеть свежие следы, и вернулись на дорогу, до которой было около двух миль. Горький опыт научил антилоп приходить на солонец
только ночью и покидать его до рассвета. Один самец замешкался, но утром мы спугнули его, что лишь осложнило дело.
Вот уже десять дней выслеживали мы крупных антилоп-куду, а я еще ни разу не видел взрослого самца. Оставалось всего три дня, потому что с
юга, из Родезии, надвигались дожди, и, чтобы не застрять здесь, мы должны были доехать, по крайней мере, до Хандени, прежде чем они начнутся. Мы
назначили себе крайний срок - 17 февраля. По утрам проходило не менее часа, прежде чем хмурое, взъерошенное небо очищалось от туч, и мы ощущали
неуклонное приближение дождей так явственно, словно чья-то невидимая рука отмечала их путь на синоптической карте.
Погоня за зверем, на которого ты давно и страстно мечтаешь поохотиться, хороша, когда впереди много времени и каждый вечер после состязания
в хитрости и ловкости возвращаешься хоть и ни с чем, но в приятном возбуждении, зная, что это только начало, что удача еще улыбнется тебе и
желанная цель будет достигнута. Иное дело, когда времени в обрез, и если сейчас не убьешь куду, то, быть может, никогда не убьешь его, а то и не
увидишь ни разу. Нет, это уже не охота! Тут охотник оказывается в положении тех юношей, которых родители посылают на два года в Париж, чтобы за
это время они стали известными писателями или художниками, в случае же неудачи они бывают вынуждены вернуться домой и заняться тем же, чем их
отцы.